Том 5. Дживс и Вустер

Вудхаус Пелам Гренвилл

— Черт возьми, а ведь вы правы.

Я стал вспоминать во всех подробностях разыгравшуюся здесь сцену — да, конечно, он совершенно прав. Стиффи в равной мере свойственны непрошибаемое упрямство мула и невозмутимость рыбы, обложенной кусками льда, но когда я хотел объяснить Пинкеру, почему оказался в ее спальне, она явно забеспокоилась. И очень нервничала, выпроваживая его, — между прочим, она была похожа на крошечного вышибалу, выводящего из кабака очень крупного посетителя.

— Дживс, вы гений, — с чувством

сказал я.

Со стороны балкона раздался приглушенный треск. Через минуту вернулась Стиффи.

— Гарольд свалился с лестницы, — объяснила она, заливаясь веселым смехом. — Ну, Берти, всем все ясно, весь план действий? Итак, сегодня в полночь!

Я достал сигарету и закурил.

— Постойте, куда такая спешка, — произнес я. — Уж очень вы расскакались, барышня.

Мой спокойный властный тон обескуражил ее. Она заморгала, вопросительно глядя на меня, а я, глубоко затянувшись, с беспечным видом медленно выпустил дым через ноздри.

— Угомонитесь, Стиффи, — посоветовал я.

Повествуя ранее о событиях з «Бринкли-Корте», в которых принимали участие мы с Огастусом Финк-Ноттлом, — не знаю, знакомы вы с ними или нет, — так вот, повествуя о них, я упомянул, что прочел как-то один исторический роман, так в нем некий светский лев, когда хотел поставить кого-то на место, презрительно смеялся, лениво полуприкрыв веками глаза, и стряхивал воображаемую пылинку с бесценных брабантских кружевных манжет. По-моему, я признавался, что, подражая этому законодателю мод, я добился блестящих результатов.

Именно так я поступил и сейчас.

— Стиффи, — сказал я, глядя на нее сверху вниз из-под лениво опущенных век и стряхивая пепел со своей безупречно накрахмаленной манжеты, — потрудитесь отдать мне блокнот.

Теперь после вопросительного знака в ее глазах следовало поставить восклицательный. Она пришла в замешательство, это несомненно. Вообразила себе, что Берти Вустер придавлен ее железной пятой, а он, оказывается, свободен, как ветер, и готов сражаться до последнего.

— Я вас не понимаю.

Я снова презрительно засмеялся.

— А мне казалось, — тут я снова стряхнул пепел с манжеты, — что вы прекрасно все понимаете. Мне нужен блокнот Гасси, нужен сию минуту, и никаких отговорок.

Она сжала губы.

— Вы получите его завтра — если Гарольд скажет, что все сошло удачно.

— Нет, я получу его сейчас.

— Черта с два!

— Это вы, шантажистка, черта с два получите корову, — парировал я спокойно и с достоинством. — Повторяю, мне нужен блокнот сейчас, иначе я иду к Гарольду и все ему рассказываю.

— О чем вы ему все рассказываете?

— Обо всем. Сейчас он по недоразумению думает, будто я согласился участвовать в ваших интригах по доброте душевной и из желания помочь старому другу. Вы ничего не сказали ему о блокноте, я уверен. Достаточно вспомнить, как вы себя вели. Когда я хотел

заговорить о блокноте, вы засуетились Вы боялись, что Пинкер начнет расспрашивать, и, узнав правду, заставит вас вернуть блокнот законному владельцу.

Ее глаза забегали. Еще одно подтверждение тому, как прав оказался Дживс в своих выводах.

— Вы несете совершеннейшую чепуху, — сказала она дрогнувшим голосом.

— Чепуху? Ну что ж, позвольте откланяться. Пойду к Пинкеру.

Я быстро шагнул в сторону двери, и, как я и ожидал, она взмолилась:

— Нет, нет, Берти, не ходите! Это невозможно! Я повернулся к ней.

— Ну как, признаетесь, что Пинкер ничего не знает о ваших… — Мне вспомнилось яркое выражение, которое употребила тетя Далия, характеризуя поступки сэра Уоткина Бассета, — о ваших непристойных махинациях под покровом тайны?

— Не понимаю, почему вы называете мои поступки непристойными махинациями?

— Я называю их непристойными махинациями под покровом тайны, потому что таковыми их считаю. И точно так же назовет их Пинкер, когда я все ему выложу, ведь он напичкан высокими принципами. — И я снова устремился к двери. — Прощайте, я откланиваюсь.

— Берти, подождите!

— В чем дело?

— Берти, дорогой…

Я остановил ее, строго взмахнув мундштуком.

— Это еще что за «Берти, дорогой»? Надо же до такого дойти! Ко мне вы с вашими «Берти, дорогой» не подкатитесь.

— Но, Берти, дорогой, позвольте объяснить. Конечно, я не посмела рассказать Гарольду о блокноте. С ним бы родимчик приключился. Он бы сказал, что это гнусное интриганство, неужели я сама этого не понимаю. Но у меня не было выхода. Как еще я могла заставить вас помочь нам?

— Я и не собирался вам помогать.

— Но ведь теперь поможете, правда?

— Нет, не помогу.

— Я надеялась, вы не откажетесь.

— Можете надеяться сколько угодно, но я решительно отказываюсь.

Уже в начале нашего диалога я заметил, что глаза Стиффи наполняются слезами, а губы слегка вздрагивают, и вот по щеке поползла слеза. За ней хлынул поток, словно плотину прорвало. Выразив сожаление, что она не умерла, и уверенность, что у меня будет бледный вид, когда я буду стоять у ее гроба и упрекать себя за бесчеловечность, которая убила ее, она с разбегу кинулась на кровать и бурно зарыдала.

Это были те же самые рыдания, которые она продемонстрировала нам в сцене, описанной выше, но я опять почувствовал, что мое мужество слегка поколебалось. Я стоял в нерешительности и нервно теребил галстук. Я уже рассказывал вам, как действует на Вустеров женское горе.

— А-а-а-а-а-а, — неслось с кровати.

— Послушайте, Стиффи… — сказал я.

— О-о-о-о-о-о…

— Стиффи, я взываю к вашему здравому смыслу. Подумайте головой. Неужели вы могли всерьез решить, что я стану красть эту корову?