Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906
Шрифт:
Купец дал ей всё, чего она желала. Вскоре Илья сидел в новой квартире Олимпиады, разглядывал толстые ковры на полу, мебель, обитую тёмным плюшем, и слушал спокойную речь своей любовницы. Он не замечал в ней особенного удовольствия от перемены обстановки: она была так же спокойна и ровна, как всегда.
— Мне двадцать семь лет, к тридцати у меня будет тысяч десять. Тогда я дам старику по шапке и — буду свободна… Учись у меня жить, мой серьёзный каприз…
Илья учился у неё этой неуклонной твёрдости
Однажды, придя домой после торговли, Илья вошёл в подвал к сапожнику и с удивлением увидал, что за столом, перед бутылкой водки, сидит Перфишка, счастливо улыбаясь, а против него — Яков. Навалившись на стол грудью, Яков качал головой и нетвёрдо говорил:
— Если бог всё видит — он видит и меня… Отец меня не любит, он жулик! Верно?
— Верно, Яша! Нехорошо, а — верно! — сказал сапожник.
— Как жить? — встряхивая растрёпанными волосами, спрашивал Яков, тяжело ворочая языком.
Илья стоял в двери, сердце его неприятно сжалось. Он видел, как бессильно качается на тонкой шее большая голова Якова, видел жёлтое, сухое лицо Перфишки, освещённое блаженной улыбкою, и ему не верилось, что он действительно Якова видит, кроткого и тихого Якова. Он подошёл к нему.
— Это ты что же делаешь?
Яков вздрогнул, взглянул в лицо его испуганными глазами и, криво улыбаясь, воскликнул:
— Я думал — отец…
— Что ты делаешь, а? — переспросил Илья.
— Ты, Илья Яковлич, оставь его, — заговорил Перфишка, встав со стула и покачиваясь на ногах. — Он в своём праве… Ещё — слава тебе господи, что пьёт…
— Илья! — истерически громко крикнул Яков. — Отец меня… избил!
— Совершенно правильно, — я тому делу свидетель! — заявил Перфишка, ударив себя в грудь. — Я всё видел, — хоть под присягой скажу!
Лицо у Якова действительно распухло, и верхняя губа вздулась. Он стоял пред товарищем и жалко улыбался, говоря ему:
— Разве можно меня бить?
Илья чувствовал, что не может ни утешать товарища, ни осуждать его.
— За что он тебя?
Яков шевельнул губами, желая что-то сказать, но, схватив голову руками, завыл, качаясь всем телом. Перфишка, наливая себе водки, сказал:
— Пускай поплачет, — хорошо, когда человек плакать умеет… Машутка тоже… Заливается во всю мочь… Кричит — зенки выцарапаю! Я её к Матице отправил…
— Что у него с отцом? — спросил Илья.
— Вышло очень дико… Дядя твой начал музыку… Вдруг: «Отпусти, говорит, меня в Киев, к угодникам!..»
Перфишка вытаращил глаза, скорчил свирепую рожу и глухим голосом протянул:
— «Что-о?..» — «И меня — к угодникам!..» — «Как так?» — «Хочу, говорит, помолиться за тебя…» Петруха как рявкнет: «Я те помолюсь!» А Яков своё: «Пусти!» Кэ-ек Петруха-то хряснет его в морду! Да ещё, да…
— Я не могу с ним жить! — закричал Яков. — Удавлюсь! За что он меня прибил? Я от сердца сказал…
Илье стало тяжко от его криков, он ушёл из подвала, бессильно пожав плечами. Весть о том, что дядя уходит на богомолье, была ему приятна: уйдёт дядя, и он уйдёт из этого дома, снимет себе маленькую комнатку — и заживёт один…
Когда он вошёл к себе, вслед за ним явился Терентий. Лицо у него было радостное, глаза оживились; он, встряхивая горбом, подошёл к Илье и сказал:
— Ну — ухожу я! Господи! Как из темницы на свет божий лезу…
— А ты знаешь — Яков-то пьян напился… — сухо сказал Илья.
— А-а-а! Нехорошо-о!
— Отец-то его при тебе ведь ударил?
— При мне… А что?
— Что ж, ты не можешь понять, что он с этого и напился? — сурово спросил Илья.
— Разве с этого? Скажи, пожалуй, а?
Илья ясно видел, что дядю нимало не занимает судьба Якова, и это увеличивало его неприязнь к горбуну. Он никогда не видал Терентия таким радостным, и эта радость, явившаяся пред ним тотчас же вслед за слезами Якова, возбуждала в нём мутное чувство. Он сел под окном, сказав дяде:
— Иди в трактир-то…
— Там — хозяин… Мне поговорить с тобой надо…
— О чём?
Горбун подошёл к нему и таинственно заговорил:
— Я скоро соберусь. Ты останешься тут один и… стало быть… значит…
— Да говори сразу, — сказал Илья.
— Сразу? — часто мигая глазами, воскликнул Терентий вполголоса. — Тут тоже не легко… накопил я денег… немного…
Илья взглянул на него и нехорошо засмеялся.
— Ты что? — вздрогнув, спросил его дядя.
— Ну, накопил ты денег…
И он особенно отчетливо выговорил слово «накопил».
— Да, так вот… — не глядя на него, заговорил Терентий. — Ну, значит… два ста решился я в монастырь дать. Сто — тебе…
— Сто? — быстро спросил Илья. И тут он открыл, что уже давно в глубине его души жила надежда получить с дяди не сто рублей, а много больше. Ему стало обидно и на себя за свою надежду — нехорошую надежду, он знал это, и на дядю за то, что он так мало даёт ему. Он встал со стула, выпрямился и твёрдо, со злобой сказал дяде: