Том 5. Стихотворения 1923

Маяковский Владимир Владимирович

Каждой — кукла из резины (а подавишь — пискает). Дали кукле имя Зины, кукле пузо тискают. — Получай еще новинку, кто у вас тут школьник. Для стирания резинку марки «Треугольник». —

Школярам кричит и мать: — Эй вы, голодранцы! Чтобы книжек не трепать, получайте ранцы.

Чтоб не видеть мне у вас грязной образины, получите-ка сейчас губки из резины. Эта губка, что метла. Сор с лица метет дотла. —

— На! Хозяйка! Получи младшему ребенку, чтоб постель не промочил, на подстил клеенку.

Эх! Куда поденутся скверные привычки — в рот совать младенцам тряпочки-затычки! Чем беднягушке совать в рот свои обноски, есть на свете — помни, мать, —

«Треугольник»-соски. Агрономы же велят соски взять и для телят. — Соской Клим в один присест оделил ребенка. — Ну, старшая из невест, вот тебе гребенка. —

Не гребенка, а краса, вся из каучука. Я гребенкой волоса виться научу-ка.

Лягут волосы верней, хороши собою. И не будет от парней никогда отбою. — А тебе, мой старший сын, гребешок кармановый. Расчеши себе усы, красоту подманывай. —

Дети

кукол теребят. Весело и дешево. Только плачет у ребят драная подошва. — Ничего! — ответил Клим. — Мой подарок — стойкий. Из резины слажу им каблуки-набойки.

Не пробьет их пистолет, не разносишь в триста лет. — И с улыбкой на губах старшенькому Мишеньке, чтобы пот не ел рубах, подстегнул подмышники. Клим уселся у стола и промолвил: — Жёнка! Стол к обеду устилай скатертью-клеенкой.

Коль прольешь, к примеру, щи, не волнуйся, не пищи. С нею жить сплошной расчет — сквозь нее не протечет. — Клим поел. Откинул ложки. Под кровать метнул галошки. Начал Клим зело сопеть. Сын же взял велосипед.

Хвастаясь машиною, гонит новой шиною. В стойле сыплется овес. Меринок пирует. Клим и мерину привез из резины сбрую. Вдруг кричат: «Горим! Горим!» Брызнули ребята. У соседа, видит Клим, загорелась хата.

Не стесняясь никого, Клим на это место мчит с пожарным рукавом от Резинотреста. Был с пожаром бой там. Двинул Клим брандсбойтом и зарезал без ножа начинавшийся пожар. Обнимают Клима все. Славят за услугу. Трепыхается сосед, стонет с перепугу.

Шел деревней бабий вой — хуже нету песни ж! Аж, казалось, головой на две части треснешь. Головы не арбузы. Фельдшер баит: — Надо ведь гуттаперчевый пузырь, льдом набив, прикладывать. Только, видно, ищем зря. Где достанешь пузыря? — Клим, увидевши испуг: — На! — кричит, — отверчивай! Вот пузырь тебе, мой друг, самый гуттаперчевый. — Детвора, бородачи, парни и девицы, псы, телята и грачи — все пошли дивиться. Удивился даже боров. Клим заметил: — Эка! У меня таких приборов целая аптека. Даже если в теле зуд, вскипятишь водицы в гуттаперчевом тазу в горнице помыться.

Если с грыжей трудно жить, надевайте бандажи. Кость сломал — бинтуй излом гуттаперчевым узлом. —

Климу счастье подошло. Клим — мужик любимый. Все родимое село уважает Клима. На задворках гул и гам от игры футбольной. Парни, волю дав ногам, прыгают довольные. Что ругаться по дворам, сыпля колотушки? Заиграла детвора в разные игрушки. Попик высох. Еле жив.

Храм — пустое место.

Все село заворожил тюк Резинотреста. — Это что! — смеется Клим. — Дай на ноги станем, — непременно полетим на аэроплане. Снарядим его у нас, выстроим машину. Подкуём летуна собственною шиной. Загранице ни на руб не давай нажиться. Живо деньги удерут в эту заграницу. Если ж станем брать свое, будет нам лафа житье. — И добавил Клим, ярясь: — Мы других не плоше. Через всяческую грязь проведут галоши. Если ж враг захочет съесть нас и нашу ношу, как бы тем врагам не сесть в эту же галошу!—

[ 1923]

Рассказ про то, как узнал Фадей закон, защищающий рабочих людей ^*

(Кодекс законов о труде)

Пришел и грянул октябрьский гром. Рвал, воротил, раскалывал в щепки. И встал над бывшим буржуйским добром новый хозяин — рабочий в кепке. Явился новый хозяин земли. Взялся за руль рукой охочей. — Полным ходом! Вперед шевели! — Имя ему — советский рабочий. За всю маету стародавних лет, что месили рабочих в кровавое тесто, — пропорол рабочий хозяйский жилет, пригвоздил штыком на нужное место. Где хозяйская спесь? Присмирел, как зайчик, под рукой рабочих волк-хозяйчик, Ни шагнуть ему, ни орнуть, ни икнуть. Настал для хозяйчиков страшный годик, — свистнул хозяев, и над ними, как кнут, навис трудовых законов кодекс. В этом кодексе крепкий наказ: растить и беречь рабочий класс. О рабочем труде должен радеть кодекс законов о труде. Этот закон не объедешь с тылу, пока рабочая власть жива. Будем хранить рабочую силу, будем беречь рабочьи права. ( статья 1) Бился Фадей на всех фронтах. Фадея на фронт коммуна зовет. Выпустил крови чуть не фонтан. И вот вернулся назад — на завод. Оглядел Москву, поглядел на людей. И в затылке крепко чеснул Фадей. Мне, говорит, зарабатывать хлеб, а как заработаешь, ежели нэп?! Значит, опять шапку ломать. А хозяин возьмет да другого наймет. Ах ты, твоя растакая мать! Око-то видит, да зуб неймет. — Оборвал его Пров: — Плакаться брось! Чего пересуживать вкривь да вкось? Нынче порядок у нас другой, наймешь не всякого, кто под рукой. Никому не взять, не взять никогда с вольного ветра рабочих людей. Брать их должен с биржи труда! — — Ишь чудеса, — буркнул Фадей. А Пров опять: — Почесывай темя! Это тебе не старое время. Тут те не барский наем да расправа. Биржа — ( ст. 5–7) крутая буржуям управа. Вторая управа — профсоюз, за союзом своим ничего не боюсь. Не возьмут в кабалу, ни в хозяйский плен, если ты профсоюза полноправный член. ( ст. 1-56) Профсоюз тебе и подмога и щит. От него у хозяина пузо трещит. Профсоюз от тебя не потребует многого. Гроши — профсоюзный членский взнос, но зато подписал коллективный договор, а там ходи, подымая нос. Союз с хозяином подпишет условия про плату, про срок, про твое здоровье. Знай трудись, ( ст. 15–24) да мотай на ус — де твой интерес блюдет союз. А если б союз оплошал в договоре, тоже не дюже большое горе. В рабочей стране никому не приходится снижать условия ниже кодекса. Заяви наркомтрудскому органу, ( ст. 19) и скверный договор мигом расторгнут. А чтобы в союз не ходить далёко, на заводе есть союзное око. Каждый рабочий с ним знаком, называется око это — завком. Во всякой беде, во всякой невязке в завком направляйте шаг пролетарский. (ст. 156) Всё запомни, — учит Пров, — вали работать и будь здоров! — Запылал Фадей, как червонный туз, записался на биржу и в профсоюз. Входит Фадей на заводский двор, идет заключать трудовой договор. Фадей плечами подпер косяк. Хозяин жмется и так и сяк. Хозяйские глазки в стороны лезут, — чтоб такое с Фадея урезать? Смеется Фадей: — Не те времена! Брось, хозяин, мозги уминать, верти не верти, ( ст. 27) крутись, как хочешь, а через кодекс не перескочишь. Как ни въедлив хозяйский нрав, не ужмет хозяин рабочих прав. — Говорит хозяин: — Прямо противно: договор трудовой, да договор коллективный… — ( ст. 28) Фадей смеется, сощуря глаз: — Буржуям противно, а нам как раз! Нынче с рабочих не вымотать лишки — записано всё в расчетной книжке, не отменишь условий, хоть плачь да вой, расчетная книжка — ( ст. 29) свидетель живой. — — Ну, Фадей, теперь на завод! — Пров лукаво Фадея зовет. Вошел Фадей, растопырил глазища — куда девалась былая грязища? Вонь, да пыль, да копоть где? Всё подмел закон о труде. ( ст. 138) Клохчут машины, будто наседки, для безопасности скованы в сетки. Тут и нарочно рукой в привод даже разиня не попадет. Раньше завод — не завод, а геенна. Теперь по геенне прошла гигиена. Прежде машины кропились кровью, теперь — берегут трудовое здоровье. Крепки устои рабочих прав, хозяйская жадность раздавлена в пласт. Прежде, знай, налетал на штраф, теперь не штрафнут, закон не даст. Раньше выгнать, что снять картуз. Лицом не потрафил — готов расчет. А теперь пообструган хозяйский вкус. Попробуй погнать, попадешь на сучок. ( ст. 43) Теперь увольнять много круче и только в следующих случаях: во-первых, если закроют завод, или на месяц работа замрет, или если к труду не годны, — в этих случаях — ( ст. 47) требуй выходных. А если работник не нужен в деле, предупредят его за две недели. И пусть хозяин орет и бесится, а должен заплатить за полмесяца. ( ст. 88–89) Конечно, гонят тех, кто зря вместо работы копает в ноздрях. Да и то не уволят их, пока не обсудит дело РКК. Но если за дело под суд попал, или, скажем, дня на три без спросу пропал, иль в месяц ден шесть прогулял гуртом, тогда посидишь с голодным ртом. — А ежели, скажем, я был нездоров? — И на это Фадею ответил Пров: — Болен — болей!

Коль рабочий болен, 2 месяца не будет уволен. А у бабы болезнь и роды могут тянуться до полгода. Если ж хозяин, разгильдяй и мошенник, в срок тебе не выплатил денег, если хозяин с тобою груб, в ругани кажет свой волчий зуб, перестал о твоем здоровье радеть и нарушил кодекс законов о труде, — то тебе по закону даны права до срока свои обязательства рвать. Выполняй лишь четко и хватко правила ( ст. 48) внутреннего распорядка. А в остальном — твое слово такое: — Оставьте, хозяин, меня в покое! Из правил лишь те обязательны мне, что на видном месте висят на стене. А если они лишь в хозяйском мозгу, ( ст. 50) я этих правил знать не могу! Раньше душил вопрос проклятый — это размер заработной платы. За грош всю силу рабочую вынь ему, за грош на хозяина шею гни. Теперь по закону означен минимум, ниже которого — ни, ни, ни! Мало того: тогда за получкой ходи, отработав день труда, нынче с этой хозяйской штучкой ( ст. 59) покончено навсегда. Теперь производи расчет, пока рабочий день течет. А чтобы рабочим меньше заботы — деньги плати на месте работы. Раньше с отпуском одна тоска. Без копья в кармане иди в отпуска. ( ст. 67) Теперь пришел другой черед, за отпуск деньги — давай вперед. Встарь у рабочего власти нет. Власть — хозяйский кулак да разбой. А теперь изберут тебя в совет — место и заработок за тобой. ( ст. 69) Спокоен и ты, и жена, и дети. Можешь вовсю работать в совете. А вышел срок, истек мандат — на прежнее место вертай назад. Кодекс на этом стоит непреклонно! Дивится Фадей, застыл, как пень. — Раньше не до рабочих закону — трудись на хозяев и ночь и день. Теперь пять радостных слов: для рабочих норма 8 часов. В целом мире этого нет, — да из них еще полчаса на обед. А если работница младенца кормит, еще додадут по законной норме. Всем рабочим мира пример показывает кодекс СССР. 8 часов! ( ст. 98) ( ст. 134) Выполняйте точно! К ним не подвесишь работ сверхурочных. Разве что очень нужда велика, да и то с разрешенья РКК. Где ты раньше на наших заводах знавал для рабочего долгий отдых? С завода в постель, ( ст. 103) ( ст. 104) с недосыпа — к труду. Так сплошняком и тянул нуду. Раньше насквозь неделю потели, некогда даже волос причесать. А теперь рабочему раз в неделю отдых сплошной 42 часа! Хочешь — на лекцию, хочешь — в кино, хочешь — дома сиди с женой. Раньше праздники всем святым, ( ст. 109) чтоб легче попам тянуть оброк, на клиросный вой, на кадильный дым рабочих сбирать за церковный порог. Теперь святым не место у нас. Наша вера — рабочий класс. То-то косятся лабазники на красные праздники. Наш праздник — новый год. Солнце, на лето ведет поворот. Наш праздник — 9-е января, рабочие впервые разглядели царя. 12-е марта — ( ст. 111) престольник веселый, мы царя поперли с престола. 18-е марта — старый, но юный день рождения Парижской коммуны. Первое мая — рабочий май, рабочих на всей земле подымай! 7-е ноября — трубы не коптят, пролетарии празднуют Красный Октябрь. Раньше об отпуске — год говори! Особенно, если хозяин скуп. Хоть год работай, хоть два, хоть три, а не бывать тебе в отпуску. Бросили воду в ступе толочь. В кодексе сказано, — молвил Пров, — пять с половиной месяцев прочь — и двухнедельный отпуск готов. А если работа на вредном деле, еще добавляются две недели. Раньше — ( ст. 114) ( ст. 115) пройти цеховую науку — парень терпел многолетнюю муку. Где раньше мальчонку маял мастер проклятой учебою, злюч и колюч, теперь рабочей стране на счастье вырос советский фабзавуч. Собирает он в уютные стены ( ст. 121) молодых гвардейцев для будущей смены. А у хозяина морда моржа — по закону ему фабзавуч содержать. Тяжелой работой сводили в могилу, особенно женщин или ребят. Теперь берегут рабочую силу, законы хозяев весьма теребят. Старый порядок прошел бесследно. В работе ночной, подземной и вредной законом наложен строжайший запрет на баб и ребят до восемнадцати лет. Баба на сносях — хозяину что? А под машиной рожать ( ст. 129) не годится. Кодекс сказал хозяину: — Стоп! Бабе спокойно дай разродиться. Четырехмесячный отпуск готовь, по восемь недель до и после родов. — Лишь чистотой рабочий здоров, — гордо ( ст. 132) Фадею заметил Пров. — Кодекс и здесь стоит на посту и по заводу блюдет чистоту. Раньше работа ли, нет ли работ, — полным ходом бежит привод. ( ст. 138–139) Теперь в перерыве не случится беда, нынче, в обед, молчат привода. Раньше на грязной работе, как зверь, треплешь свою одежонку. Теперь — свою ( ст. 140) на заводе не стану трепать я — подавай завод — спецодежду-платье. Кодекс влезает и в щелочки быта. Им ни больница, ни клуб не забыты. Лампы ли в темных проходах погасли, грязно ли в бане, ( ст. 141) в квартире и в яслях — всё заприметит, везде и всегда око закона — инспектор труда. Если с хозяином начаты споры, суд под рукой правый и скорый, это ( ст. 148) рабочей власти рука — защита рабочего — РКК. Недоволен решеньем — решенье не камень, есть пересуд примирительных камер. ( ст. 168–172) Там не прошло, не копай в носу, неси протест в третейский суд. А если хозяин начнет уголовщину, например, фабзавкому работать не даст, для таких молодцов порядок упрощенный завела рабоче-крестьянская власть. Народного суда трудовая сессия рассмотрит хозяйские мракобесия. Суд укротит хозяйский нрав: хозяину за провинность такую — год отсидки, либо тысячный штраф. А то и всё добро конфискует. А последнее завоевание — социальное страхование. Раньше смерть или безработица — о рабочем никто не позаботится. Либо станешь громилой и вором. ( ст. 175) Либо собакой умрешь под забором. А теперь по кодексу дан наказ: — кипи работа страховых касс! Взносы с хозяев берутся строго. Эти взносы — рабочим подмога. Если тебя постигла болезнь, вмиг за пособием в кассу лезь. Касса тебе даст и врача, и денег, чтобы лечёбу начать. Руку отшибло, стал инвалид закон пособие дать велит. Сел без работы, не гляди исподлобья — в кассу иди, получай пособие. Кормильца ль схоронят ( ст. 176) в семействе рабочем, касса и тут сумеет помочь им. — — Ишь ты, — на это ответил Фадей, — кодекс твой, ей-ей, чудодей. Спасибо тебе, и будь здоров. Всё объяснил, товарищ Пров. Самому бы мне нигде, никогда не узнать про эти законы труда. — Молвит Пров: — Погоди, парнишка! — Порылся за пазухой, вынул книжку. — Вот он! Весь! Совсем не длинен. От корки до корки — час прочесть. А при нем закон и надпись: Калинин. — Фадей, улыбаясь, ответил: — Есть! — С тех пор у всех Фадеев водятся эти книжки рабочего кодекса. Силком не вырвешь, разве пальцы отвалятся. Такого кодекса нет нигде. Живут Фадеи и не нахвалятся на советский кодекс законов о труде.

[ 1923]

Ткачи и пряхи!.. Пора нам перестать верить заграничным баранам! ^*

«Три девицы под окном пряли поздно вечерком».

(Сказка А. С. Пушкина «О царе Салтане, его сыне Гвидоне и царевне Лебеди»).

I

Так — недаром прозвучало сказки старое начало, про забытый древний быт эта сказка говорит… Те девицы — перестарки, хоть и были пролетарки, несознательностью их полон сказки легкий стих. Ну о чем они мечтали? Ну про что они болтали, сидя ночью до поздна у раскрытого окна? Речи их подслушал Пушкин: щебетали те подружки — как бы, сбыв работу с плеч, спать с царем скорей залечь! Первой — радость только в кухне, а у третьей брюхо пухни бесперечь хоть каждый год. (Сказка старая не врет.) Пред подобным разговорцем волокно вставало ворсом, от лучины едкий дым тмил глаза и разум им. И — единственно вторая, даль в окошко озирая, молвит: — Я б на всех одна наткала бы полотна. — Эта девушка мудрее — знать, над ней тогда уж реял, не касаясь старших двух, пролетарской воли дух! За кустарной сидя прялкой, настоящей пролетаркой становилася она, хоть семья была темна. И Салтану и Гвидону набок сбили мы корону… До конца ж их покачнем — сказку новую начнем. Эта сказка всем знакома: не сидят ткачихи дома, а идут, закрыв окно, на работу в Моссукно. Им спорей работать вместе за станком в суконном тресте, заключив с недавних пор коллективный договор. Старины рассыпься иней хрупким снегом-серебром! Не царицу героиней, а ткачиху мы берем! От ткачихи этой самой род ткачей идет упрямый; вишь у ней какая прыть: тканью весь бы мир покрыть. И она его покроет, лишь сырья запас утроит… Думает — ночей не спит: как бы нам повысить сбыт! Под ее заботным взглядом двадцать дочек стали рядом, не для игр, а для работ завивая хоровод. Не бывало это в сказках: двадцать фабрик слилось ткацких, собралось Москвы окрест, сорганизовавши трест. Этот трест не знает страха, так как та седая пряха в нем осталась навсегда Героинею Труда. Спросишь: «Это кто ж такая?» В ткацких много их мелькает, в пряхах — целые рои этих самых героинь. Посмотри — стоит у кросен пряха. Пряхин голос грозен. Клеймит Керзона хитрого простая пряха Викторова. (Керзоны! Не противно ль вам от гнева беспартийного?) И Калинина жена — в ту ж работу впряжена, тоже бьет разруху в прах посреди таких же прях. Не вглядевшись в дело ткачеств, не опишешь пряхи качеств — в тысячах рабочих лиц отразился сказки смысл.