Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи
Шрифт:
Вам сорок лет. Вы в соку и физическом и в духовном. Больших дел наделать можно. А вы стонете: «Жизнь уходит, и я день за днем ухлопываю черт знает на что». Так не ухлопывайте! Есть один испытанный прием: приучить себя к ежедневному «жертвоприношению» – каждое утро засесть на три часа перед своим «алтарем» и, несмотря ни на какие влияния ленивой мысли, понуждать себя: пиши, сукин сын, пиши! Смекните: Л. Толстой был величайшим работником. Гений – это труд. Любимый, конечно.
Мне смешно: я говорю какие-то азы. Но без азов нельзя. Нет
Я очень горячо убеждаю не только вас, но и… себя. Я ленив до безобразия. Дьявольски ленив. Всего один год, как я стал втягиваться в интенсивную работу, и вот… Уже все «лентяи» прокричали обо мне. Встряхнитесь и дайте мне возможность покричать о вас.
Любящий вас Еф. Придворов.
Добейте змеенышей!*
Дорогие товарищи!
На днях я вернулся из трехнедельной поездки по деревням Тверской губ.
Хотелось мне, лично убедиться, есть ли хоть слово правды в криках левоэсеровских проходимцев и прочих пустопорожних болтунов, будто крестьяне отворачиваются от нас, коммунистов, и будто деревни кишат злостными дезертирами, не желающими защищать рабоче-крестьянскую власть и социалистическое отечество.
И я скажу прямо:
Все это – гнусная ложь!
Все крестьяне – за советы.
И злостных дезертиров нет.
Дезертиров с фронта во всей Тверской губ. я не встретил ни одного.
Правда, видал я большое количество так называемых дезертиров из тыловых запасных частей, но это – не дезертиры, а кем-то обманутые, сбитые с толку или же просто легкомысленные ребята: кто побежал за сухарями, кто отпахаться вздумал, кто задержался в отпуску с той же целью, а тут еще пасхальные праздники соблазнили.
Каждый думал про себя:
Отработаюсь, или подкормлюсь, или отгуляюсь, и айда обратно в часть.
Про великое дело, к которому призваны, забыли.
Теперь, однако, все хлынули обратно в свои части,
Поняли. И не только бывшие в частях, ной те, что раньше вовсе не являлись по мобилизации, и те опамятовались: просятся на фронт.
На мой взгляд, в Красную Армию теперь вливается такая сила, что если все, кто считался в дезертирах, честно исполнят свой долг и усилят ряды самоотверженных наших красных бойцов, – этот приток сил сразу скажется: и белогвардейские банды будут вконец изничтожены, и, что для нашего крестьянства в горячую летнюю пору самое важное, – нам не придется спешить с новыми очередными призывами и отрывать раньше срока крестьян от полевых работ: и сено скосим, и хлеб уберем, и новый засеем, а потом, ежели что – и от винтовки не откажемся.
Вот как обстоит дело. И вот почему, когда до меня дошли слухи, что не то рота, не то часть одного из петроградских
Потому что: к кому же рабочие и крестьяне могли перекинуться?
Если они потеряли совесть, то не лишились же они сразу ума. На какие блага они, совершая измену, могли рассчитывать?
Разве белогвардейские генералы не поставят их снова под ружье и не поведут в бой – против кого? Против своих братьев. За чьи интересы? Ясно: не за рабочие и не за крестьянские, а за возврат власти тем, кто целые века угнетал нас и грабил, чья злая воля стоила народу неизмеримых мук, неисчислимых жертв.
Не с радости мы их сбросили, и не для радости нашей они норовят вновь сесть нам на шею.
Нам, разоренным прежними хозяевами нашими, нам, теснимым со всех сторон врагами нашими, – нам, имевшим рабский опыт, но не имевшим опыта в управлении собою и своими, общегосударственными, делами, нам трудно теперь сразу «выйти на сухое место», залечить все старые болячки, наладить весь государственный аппарат, все учесть, распределить, чтоб никто не загреб лишнего и никто не остался в обиде.
Все это – дело трудное, и дело – наше общее. Но не все еще прониклись этим сознанием: что каждый из нас – винтик, необходимая и незаменимая часть огромного налаживающегося механизма.
Механизм хорошо заработает, когда мы все заработаем, каждый на своем месте.
Он еще плохо работает, потому что не все части его исправны и не все на своих местах.
Честные работники – надрываются.
Бесчестные – делают свое бесчестное дело до поры до времени, пока не настигнет их беспощадная кара революционного суда.
Все же остальные – перебирают ошибки первых и негодуют на преступления вторых.
Легко, ничего не делая, разбирать неизбежные и невольные, ошибки тех, кто перегружен делом.
Было бы лучше – облегчить своим трудом работу честных революционеров и избавить нас от необходимости пользоваться услугами людей сомнительных.
К счастью, так уже и происходит: рабочие и крестьяне уже выдвинули из своей среды немало выдающихся строителей новой жизни.
Их будет еще больше.
Нечисть отметается.
Мы стоим на пути к лучшему, а не к худшему.
Мы делаемся и культурно, и экономически, и в военном отношении сильнее с каждым днем.
Это видят и знают наши враги.
И потому-то они нападают на нас с таким ожесточением.
Это – отчаянная борьба; это – безнадежная попытка народных поработителей ухватиться коченеющими руками за последний куст, перед тем как им упасть в приготовленную для них историей пропасть; это судорожные, наиболее сильные, но последние корчи смертельно раненной змеи: ее укусы еще страшны, но для нас уже не смертельны, потому что змеиный яд весь израсходован.
Змею надо добить. И мы ее добьем. Она уже побеждена, потому что не надеется на победу.