Том 5. Стихотворения

Белый Андрей

Август 1901

Возмездие

Посвящается Эллису

1

Пусть вокруг свищет ветер сердитый, облака проползают у ног. Я блуждаю в горах, — позабытый, в тишине замолчавший пророк. Горький вздох полусонного кедра. Грустный шепот: «Неси же свой крест…» Черный бархат истыкан так щедро бесконечностью огненных звезд. Великан, запахнувшийся в тучу, как утес, мне грозится сквозь мглу. Я кричу, что осилю все кручи, не отдам себя в жертву я злу.

2

И всё выше и выше всхожу я. И всё легче и легче дышать. Крутизны и провалы минуя, начинаю протяжно взывать. Се,

кричу вдохновенный и дикий: «Иммануил грядет! С нами Бог!» Но оттуда, где хаос великий, раздается озлобленный вздох. И опять я подкошен кручиной. Еще радостный день не настал. Слишком рано я встал над низиной, слишком рано я к спящим воззвал. И бегут уж с надеждою жгучей на безумные крики мои, но стою я, как идол. над кручей, раздирая одежды свои.

3

Там… в низинах… ждут с верой денницу. Жизнь мрачна и печальна, как гроб. Облеките меня в багряницу! Пусть вонзаются тернии в лоб. Острым тернием лоб увенчайте! Обманул я вас песнью своей. Распинайте меня, распинайте. Знаю жаждете крови моей. Нa кресте пригвожден. Умираю. На щеках застывает слеза. Кто-то, Милый, мне шепчет: «Я знаю», поцелуем смыкает глаза. Ах, я знаю — средь образов горных пропадет сиротливой мечтой, лишь умру, — стая воронов черных, что кружилась всю жизнь надо мной. Пригвожденный к кресту, умираю. На щеках застывает слеза. Кто-то, Милый, мне шепчет: «Я знаю». Поцелуем смыкает уста.

4

Черный бархат, усеянный щедро миллионами огненных звезд. Сонный вздох одинокого кедра. Тишина и безлюдье окрест.

Октябрь 1901

Москва

Безумец

Посвящается А.С. Челищеву

1

«Вы шумите. Табачная гарь дымно-синие стелет волокна. Золотой мой фонарь зажигает лучом ваши окна. Это я в заревое стекло к вам стучусь в час вечерний. Снеговое чело разрывают, вонзясь, иглы терний. Вот скитался я долгие дни и тонул в предвечерних туманах. Изболевшие ноги мои в тяжких ранах. Отворяют. Сквозь дымный угар задают мне вопросы. Предлагают, открыв портсигар, папиросы. Ах, когда я сижу за столом и, молясь, замираю в неземном, предлагают мне чаю… О, я полон огня. предо мною виденья сияют… Неужели меня никогда не узнают?..»

2

Помним всё. Он молчал, просиявший, прекрасный. За столом хохотал кто-то толстый и красный. Мы не знали тогда ничего. От пирушки в восторге мы были. А его, как всегда, мы забыли. Он, потупясь, сидел с робким взором ребенка. Кто-то пел звонко. Вдруг он сказал, преисполненный муки, побеждая испуг, взявши лампу в дрожащие руки: «Се дарует нам свет Искупитель, я не болен, нет, нет: я — Спаситель…» Так сказал, наклонил он свой так многодумный… Я в тоске возопил: «Он — безумный».

3

Здесь безумец живет. Среди белых сиреней. На террасу ведет ряд ступеней. За ограду на весь прогуляться безумец не волен… Да, ты здесь! Да, ты болен! Втихомолку, сметной кто-то вышел в больничном халате, сам не свой, говорит на закате. Грусть везде… усмиренный, хороший, пробираясь к воде, бьет в ладоши. Что

ты ждешь у реки, еле слышно колебля тростники, горьких песен зеленого стебля? Что, в зеркальность глядясь, бьешь в усталую грудь ты тюльпаном? Всплеск, круги… И, смеясь, утопает, закрытый туманом. Лишь тюльпан меж осоки лежит весь измятый, весь алый… Из больницы служитель бежит и кричит, торопясь, запоздалый.

Март 1904

Москва

Жертва вечерняя

Стоял я дураком в венце своем огнистом, в хитоне золотом, скрепленном аметистом — один, один, как столб, в пустынях удаленных, — и ждал народных толп коленопреклоненных… Я долго, тщетно ждал, в мечту свою влюбленный… На западе сиял, смарагдом окаймленный, мне палевый привет потухшей чайной розы. На мой зажженный свет пришли степные козы. На мой призыв завыл вдали трусливый шакал… Я светоч уронил и горестно заплакал: «Будь проклят. Вельзевул — лукавый соблазнитель, — не ты ли мне шепнул, что новый я Спаситель?.. О проклят, проклят будь!.. Никто меня не слышит…» Чахоточная грудь так судорожно дышит. На западе горит смарагд бледно-зеленый… На мраморе ланит пунцовые пионы… Как сорванная цепь жемчужин, льются слезы… Помчались быстро в степь испуганные козы.

Август 1903

Серебряный Колодезь

Мания

Из царских дверей выхожу. Молитва в лазурных очах. По красным ступеням схожу со светочем в голых руках. Я знаю безумии напор. Больной, истеричный мой вид, тоскующий взор, смертельная бледность ланит. Безумные грезы свои лелеете с дикой любовью, взглянув на одежды мои, залитые кровью. Поете: «Гряди же, гряди». Я грустно вздыхаю, бескровные руки мои на всех возлагаю. Ну, мальчики, с Богом, несите зажженные свечи!.. Пусть рогом народ созывают для встречи. Ну что ж — на закате холодного дня целуйте мои онемевшие руки. Ведите меня на крестные муки.

Август 1903

Серебряный Колодезь

Забота

1

Весь день не стихала работа. Свозили пшеницу и рожь. Безумная в сердце забота бросала то в холод, то в дрожь. Опять с несказанным волненьем я ждал появленья Христа. Всю жизнь меня жгла нетерпеньем старинная эта мечта. Недавно мне тайно сказали, что скоро вернется Христос… Телеги, скрипя, подъезжали… Поспешно свозили овес. С гумна возвращался я к дому, смотря равнодушно на них, грызя золотую солому, духовный цитируя стих.

2

Сегодня раздался вдруг зов, когда я молился, тоскуя, средь влажных, вечерних лугов: «Холодною ночью приду я…» Всё было в дому зажжено… Мы в польтах осенних сидели. Друзья отворили окно… Поспешно калоши надели. Смарагдовым светом луна вдали озаряла избушки. Призывно раздался с гумна настойчивый стук колотушки. «Какие-то люди прошли», — сказал нам пришедший рабочий. И вот с фонарями пошли, воздевши таинственно очи. Мы вышли на холод ночной. Луна покраснела над степью. К нам пес обозленный, цепной кидался, звеня своей цепью. Бледнели в руках фонари… Никто нам в ночи не ответил… Кровавую ленту зари встречал пробудившийся петел.