Том 5. Стихотворения

Белый Андрей

2

И срезал осинку Да с ней и пошел в путь-дороженьку — По полям, по кустам. По крутым горам, По лихим ветрам, По звериным тропам Ко святым местам — Славит господа-боженьку: «Господи-боженька, Мой посох Во слезах — Во серебряных росах. Ныне, убоженький, С откосов В пустыни Воздвигаю свой посох. Господи-боженька. Ныне сим посохом Окропляю пространства: Одеваю пространства: В золотые убранства — Излечи меня от пьянства! В путь-дороженьку Уносите меня, ноженьки, — По полям, по кустам Ко святым местам».

3

Привели сиротинку кривые Ноги Под склон пологий. Привели сиротинку сухие Ветви В места лихие. — «Замолю здесь грехи я», Зашел в кабачишко — Увязали

бутыль С огневицею — С прелюбезной сестрицею. Курил табачишко. Под вышкой песчаной Склонил нос багряный В пыль. Бобыль — Пьяница! У бобыля нос — Румянится! — «Ты скажи мне, былиночка, Как величают места сии?» Отвечала былиночка: «Места сии — Места лихие, Песчаные: Здесь шатаются пьяные — Места лихие Зеленого Змия». — «Замолю здесь грехи я!»

4

Плыла из оврага Вечерняя мгла; И, булькая, влага Его обожгла. Картуз на затылок надвинул, Лаптями взвевая ленивую пыль. Лицо запрокинул, К губам прижимая бутыль. Шатался детина — Шатался дорогой кривой; Вскипела равнина И взвеяла прах над его головой; Кивала кручина Полынной метлой; — Подсвистнула ей хворостина В руках багряневшей листвой: «Ты — мой, сиротина, Ты — мой!» Рванулась, Мотнулась, Помчалась в поля — Кружится, Пляшет Вокруг бобыля: «Бобыль — Пьяница: У бобыля — Нос румянится» — Кружится, Пляшет, — Руками своими Сухими, Колючими машет. На смех тучам — Шутам полевым и шутихам — Пляшет По кручам! . . . . . . . . . . . . . . . Гой еси, широкие поля! Гой еси, всея Руси поля! — Не поминайте лихом Бобыля!

1906

Дедово

Песенка Комаринская

Шел калика, шел неведомой дороженькой — Тень ползучую бросал своею ноженькой. Протянулись страны хмурью, мордовские — Нападали силы-прелести бесовские. Приключилось тут с каликою мудреное: Уж и кипнем закипала степь зеленая. Тень возговорит калике гласом велием: «Отпусти меня, калика, со веселием. Опостылело житье мне мое скромное, Я пройдусь себе повадочкою темною». Да и втапоры калику опрокидывала; Кафтанишко свой по воздуху раскидывала. Кулаками-тумаками бьет лежачего — Вырастает выше облака ходячего. Над рассейскими широкими раздольями. Как пошла кидаться в люд хрестьянский кольями. Мужикам, дьякам, попам она поповичам Из-под ног встает лихим Сморчом-Сморчовичем. А и речи ее дерзкие, бесовские: «Заведу у вас порядки не таковские; Буду водочкой опаивать-утащивать: Свое брюхо на напастях отращивать. Мужичище-кулачище я почтеннейший: Подпираюсь я дубиной здоровеннейшей!» Темным вихорем уносит подорожного Со пути его прямого да не ложного. Засигает он в кабак кривой дорожкою; Загуторит, засвистит своей гармошкою: «Ты такой-сякой комаринский дурак: Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак. Ай люли-люли люли-люли-люли: Кабаки-то по всея Руси пошли!..» . . . . . . . . . . . . . . . А и жизнь случилась втапоры дурацкая: Только ругань непристойная, кабацкая. Кабаки огнем моргают ночкой долгою Над Сибирью, да над Доном, да над Волгою. То и свет, родимый, видеть нам прохожего — Видеть старого калику перехожего. Всё-то он гуторит, все-то сказы сказывает, Всё-то посохом, сердешный, вдаль указывает: На житье-бытье-де горькое да оховое Нападало тенью чучело гороховое.

Июнь 1907

Петровское

На скате

Я все узнал. На скате ждал. Внимал: и всхлипнула осинка. Под мертвым верхом пробежал Он подовражною тропинкой. Над головой седой простер Кремня зубчатого осколок. Но, побледнев, поймав мой взор, Он задрожал: пропал меж елок. Песок колючий и сухой — Взвивается волной и стонет. На грудь бурьян, кривой, лихой, Свой поздний пух — на грудь уронит. Тоску любви, любовных дней — Тоску рассей: рассейся, ревность! Здесь меж камней, меж зеленей Пространств тысячелетних древность. Прозябли чахлою травой Многогребенчатые скаты. Над ними облак дымовой, Ворча, встает, как дед косматый. В полях плывет, тенит, кропит И под собою даль означит. На бледной тверди продымит. У ходит вдаль — дымит и плачет.

Август 1906

Серебряный Колодезь

Пустыня

В.Ф. Эрну

Укройся В пустыне: Ни зноя, Ни стужи зимней Не бойся Отныне. О, ток холодный, Скажи, Скажи мне — Куда уносишь? О брег межи Пучок Бесплодный Колосьев бросишь. Туда ль, в безмерный Покой

пустынь? Душа, от скверны, — Душа — остынь! И смерти зерна Покорно Из сердца вынь. — А ток холодный Ковыль уносит. У ног бесплодный Пучок Колосьев бросит… . . . . . . . . . . . . . . . Эфир; в эфир — Эфирная дорога. И вот — Зари порфирная стезя Сечет Сафир сафирного Чертога В пустыне — Мгла. И ныне Ставит Бога Душа моя! Остынь, — Страстей рабыня, — Остынь, Душа моя! Струи эфир, Эфирная пустыня! Влеки меня. Сафирная стезя! — А ток холодный Ковыль уносит. У ног бесплодный Пучок Колосьев бросит… —

1907

Серебряный Колодезь

Горе

Солнце тонет Ветер: — стонет, Веет, гонит Мглу. У околицы, Пробираясь к селу, Паренек вздыхает, молится На мглу. Паренек уходит во скитаньице, Белы руки сложит на груди: «Мое горе, — Горе-гореваньице: Ты за мною, Горе, Не ходи!» Красное садится, злое око Горе гложет Грудь, И путь — Далекий. Белы руки сложит На груди. И не может Никуда идти: «Ты за мною, Горе, Не ходи» Солнце тонет. Ветер стонет, Ветер мглу Гонит. За избеночкой избеночка Парень бродит По селу. Речь заводит Криворотый мужичоночка: «К нам — В хаты наши! Дам — Щей да каши…» — «Оставь: Я в Воронеж» — «Не ходи В реке утонешь». — «Оставь. Я в Киев» — «Заходи — В хату мою До зеленых змиев Напою». — «Оставь: Я в столицу» — «Придешь в столицу: Попадешь на виселицу…» Цифрами оскалились версты полосатые, Жалят ноги путника камни гребенчатые. Ходят тучи по небу, старые-косматые. Порют тело белое палки суковатые. Дорога далека — Бежит века. За ним горе Гонится топотом. «Пропади ты, горе, Пропадом». Бежит на воле: Холмы избенки, Кустарник тонкий Да поле. Распылалось в небе зарево. . . . . . . . . . . . . . . . Как из сырости Да из марева Горю горькому не вырасти!

Январь 1906

Москва

Русь

Поля моей скудной земли Вон там преисполнены скорби. Холмами пространства вдали Изгорби, равнина, изгорби! Косматый, далекий дымок. Косматые в данях деревни. Туманов косматый поток. Просторы голодных губерний. Просторов простертая рать: В пространствах таятся пространства. Россия куда мне бежать От голода, мора и пьянства? От голода, холода тут И мерли, и мрут миллионы. Покойников ждали и ждут Пологие скорбные склоны. Там Смерть протрубила вдали В леса, города и деревни, В поля моей скудной земли, В просторы голодных губерний.

1908

Серебряный Колодезь

Родина («Те же росы, откосы, туманы…»)

В.П. Свентицкому

Те же росы, откосы, туманы, Над бурьянами рдяный восход, Холодеющий шелест поляны, Голодающий, бедный народ; И в раздолье, на воле — неволя; И суровый свинцовый наш край Нам бросает с холодного поля — Посылает нам крик: «Умирай — Как и все умирают…» Не дышишь, Смертоносных не слышишь угроз: — Безысходные возгласы слышишь И рыданий, и жалоб, и слез. Те же возгласы ветер доносит; Те же стаи несытых смертей Над откосами косами косят, Над откосами косят людей. Роковая страна, ледяная, Проклятая железной судьбой — Мать Россия, о родина злая, Кто же так подшутил над тобой?

1908

Москва

Деревня

Купец

Прогуляй со мною лето: Я тебе, дружок, Канареечного цвета Заколю платок. Коль отдашь тугие косы Мне на ночь одну, — Сапожки на ноги босы Сам я натяну. Коли нонче за целковый Груди заголишь, — Под завесою шелковой Ночь со мной поспишь, — Так ужо из крепких бревен Сколочу наш дом, Так ужо с села поповен В гости призовем. Ты сумей меня растрогать: Я — купец богат — Сею лен, скупаю деготь И смолю канат. Борода моя — лопата, Волосата грудь. Не гоняюсь за богатой: Ты моею будь. Плачет девка, ручки сложит: «Не томи меня». Без него прожить не может Ни едина дня. Он — высокий, чернобровый, Статный паренек, За целковый ей ковровый Подарил платок.