Том 5. Ведь и наш Бог не убог, или Кое-что о казачьем Спасе. Из сказов дедуси Хмыла. Часть III. Смага

Вот и наступил тот час, когда пора переходить к рассказу о «практической» стороне Спаса. Почему слово «практическая» взята в кавычки? Ответ прост. Разделение Спаса на понятия «практический» и «теоретический» весьма и весьма условно. Это разделение больше свойственно для нашего современника, попавшего под влияние всеобщего образования. На самом деле мы все образованные люди, то

есть образованные по некоему образцу и подобию. И в этом образце имеет место разделение на теорию и практику. Но это РАЗделение есть беда! Коль ты среди тех, кто делит мир на «практиков» и «теоретиков», ты себя от Спаса отрезаешь. Разделять – что отрезать! Тут же надо не собирать даже, но разделения грани стирать. Что вовсе и не сложно! Ибо тому, кто разделяет, под силу просто перестать это делать.

Для наших же предков подобного разделения просто не существовало. Ибо слово, обладая созидающей силой, способно было творить, а значит, мы уже давно творим пространство Спаса и занимаемся самой что ни на есть практикой. Спас, к слову, не приемлет никакого разделения вообще! Об этом в сотый раз мы говорим. Нельзя жизнь делить никоим образом, нельзя выделять «теорию», нельзя вычленять отдельно «практику», как непозволительно и разделять жизнь на материальную и духовную. Всякое разделение есть разделение целого, и оно, в сути, уводит нас от возможности обрести цельность. Даже для мнимого удобства! Точнее, не обрести, но быть в Цельности! Пока ты не видишь этого, то всё бесполезно. Разделение – это плод наших умствований и уход от действительности. А можно ли, не будучи в действительности, быть действенным? Ответ очевиден! «Не дели, и неделимым будешь!» – так говорили наказители в Спасе. Пока же мы будем всё разделять и подразделять, мы обречены терять суть, пусть хотя бы того же Спаса.

Но тем не менее, несмотря на вышесказанное, и мимо сути, постараемся здесь рассказать о прикладных работах Спаса как можно доступнее. Так как они предмет наибольшего интереса со стороны взирающих на Спас. Попробуем это сделать ради того, чтобы показать, что в них хотя и есть зерно и немалый прок, но в конце концов всё это суета сует. Возможно, что эта часть для многих может показаться весьма скучной. Даже больше скучной, чем Образ мира, несмотря на востребованность «практики». Тут мы исходим из своего собственного опыта. Ведь нет ничего хуже, чем читать о том, что нужно брать прямо из рук, то есть в прямой передаче. А как скучно описывать всё это, когда видишь, что истинная могутность за всем этим! Хотя и в том, что будет сказано ниже, можно будет найти немало для размышления. Сказка – ложь, да в ней намёк! И начнём мы со Смаги.

Что такое Смага? Как вы уже знаете, в узком смысле слова – это огонь. Огонь невещественный, огонь души. В более широком смысле Смага – это название средней, чувственной души и силы. На Руси она была известна под названием Ярости. Помните слова из известной песни времён Великой Отечественной войны: «Пусть ярость благородная вскипает как волна»? В ней как раз и говорится об этой внутренней силе – Ярости, которая позволяла человеку творить чудеса героизма. Но и о Смаге также осталась память в нашей речи. Когда человек хорош собой, о нём говорят «смазливый». В те же старые времена так говорили о «горящем», яростном, то есть наполненном Смагой. В слове «Смага» корень «маг», который мы можем найти и в хорошо всем известном слове «магия». Понятие же «мага» подразумевает возможность действия, некую силу. Так уж принято в обычаях, хотя далеко и не всё так, как принято. Не всё то золото, что блестит. У казаков про сильного человека также говорили, что он «могутный», то есть «могущий». Знахарь же вообще нам растолковал понятие Смаги очень своеобразно: «Смага – это значит «с магой». А мага – это могута. Кто имеет могуту, тот и силён! Но силён не силой!»

Такое же название в той традиции казачьего Спаса, с которой мы соприкоснулись, было дано своду прикладных работ с телесностью. Тело – это телега, везущая в себе душу, и наши предки не обошли его своим вниманием. Внешне всё это выглядит как обычные телесные упражнения. Но конечно, такое представление о Смаге весьма поверхностное, так как тело, по представлениям наших предков, – сгуртованное до кучи сознание, то и прикладные работы Смаги не могли не затрагивать памерков (сознания). То есть они представляли собой, как модно говорить сейчас, психосоматический тренинг.

Каково было их предназначение в традиции Спаса, насколько они древние и как широко они были распространены в казачьей среде? Вопросы эти волнуют многих. Как сторонников Спаса, так и его недругов. Особо недругов. А их у Спаса немало!

Надо говорить только о том, о чём ты можешь сказать наверняка. С беглого взгляда на быт казачества может показаться, что обычному казаку, или, как о нём говорят, воину-пахарю, некогда было заниматься каким-то там особым «тренингом» для тела и души. Что, в общем-то, так и было. Работы по хозяйству в мирное время отнимали очень много сил и времени. А когда случалась война, то тем более было недосуг упражняться. Поэтому взять на себя смелость и сделать заявление, что Смага есть «традиционный психосоматический тренинг» наших предков, а именно казачества, – слишком ответственный шаг, тем более отнести начало этих прикладных работ ко времени легендарных волхвов. Без сомнения, в глубокой древности у волхвов могли существовать подобные познания о мире, о человеке и об их взаимоотношениях, но впоследствии под влиянием множества причин они были, в лучшем случае, частично утрачены. И если что-то и сохранилось, то в виде малочисленных осколков, разбросанных в народной среде, которые собрать в единую картину вряд ли на сегодня возможно. Те же прикладные вещи, о которых предстоит вести речь ниже, хоть и родились в казачьей среде, но заявляться на седую древность могут вряд ли. Тут надо смотреть трезвым взглядом. Так нам их и преподнёс старый знахарь. На наш «умный» вопрос: «Есть ли это древнейшая традиция Спаса, идущая от антов, сарматов и алан, или новодел?» – он ответил как-то невнятно: «Всякое может быть». Сам знахарь говорил о древности Смаги в характерной ему черте – загадкой: «Ни стара, ни нова! Но каждый раз СНАЧАЛА! А потому для тебя её не было раньше! А если вдруг окажется, что была, то не для тебя она вообще! И делать тебе тут нечего! Иди историком подвизайся!»

И соответственно, о повсеместном распространении Смаги в казачьей среде говорить также сложно. Хотя бы потому, что в силу своего предназначения, о котором мы скажем чуть ниже, Смага не могла быть востребована очень широко. Нашим предкам, в большинстве своём, некогда было заниматься «высокими материями» между ратными подвигами и мирным трудом. Да и от самого казачества, такого неоднозначного с точки зрения происхождения и положения, трудно было ожидать высокой степени единства воззрений на мир, на человека, на его предназначение. Поэтому Смага могла быть востребована только в очень узком кругу. Например, в кругу казаков-характерников, то есть воинов-жрецов, да различных самородков, или «деревенских философов», которые всегда выделялись и будут выделяться своей «чудаковатостью» среди соплеменников.

Отрицать же, что на Руси вообще и у казаков в частности напрочь отсутствовали какие-то свои «хитрые» приёмы воинской подготовки, как это делают многочисленные поклонники восточных единоборств, тоже не совсем разумно. Суровый климат Руси не позволял выделить из общества многочисленную касту «профессиональных воинов». Дружины князей были крайне немногочисленны. А для обороны городов требовалось гораздо больше способных воинов, поэтому уметь обращаться с оружием должен был каждый мужчина. В этом заключалась суровая правда жизни!

Посевная и уборочная страда вырабатывали в русских навык слаженной работы, а долгие зимние месяцы давали им время на оттачивание боевых навыков. На многочисленных праздниках устраивались, например, стеночные бои. Очень любо было этакое развлечение на Руси. Поэтому городские рати представляли собой неплохо обученную и достаточно собранную пехоту, большинство которой составляли ополченцы. Частые междоусобицы приучили русских и к полевым сражениям, и к осадам.

При таком положении вещей у русских не могло не быть своих «находок», позволяющих подготавливать воинов. Тем более у казачества! Ведь история казаков – это одна сплошная война. Живя всегда «на острие», в Диком поле, где был прав только тот, кто имел силу, казаки были вынуждены задумываться о своём выживании. Иначе бы они просто исчезли как народ. После присоединения Дикого поля к Московии во времена Ивана Грозного казачество всегда выступало как надёжный военный оплот царской власти. А военная служба для казака именовалась матушкой. Её важность отразилась во многих поговорках: «Служба ты, служба, дюжа нужная». В казачьих колыбельных песнях «службица» выступает как доля, прирождённая судьбина:

А ну-ну-ну, нуночек,

Растёт Ванин конёчек,

Он на службицу пойдет,

Маме шалю принесёт.

А папе фуражку,

Братке на рубашку.

Слово «казак» в народе часто употреблялось в смысле «храбрец», «лихач», «хват». Да и в самой казачьей среде можно было увидеть стремление обособиться, выделить себя из всей совокупности русского воинства в определении «непростой»: «Казаки не простаки, вольные ребята! Носят шапки-тумаки и живут богато!» Противопоставляя себя русским крестьянам, казаки говорили: «Мы Расея, да не то что вы: вы мужики, а мы казаки – царские, значит, слуги».