Том 6. Для радости нужны двое
Шрифт:
Главная аллея парка была такая чистенькая, красная крошка под ногами лежала так ровненько, а белые платаны возвышались так царственно, что уходить не хотелось, суетные мысли о завтрашнем дне отступили, и как-то само собой раздумалось о вечном, о том, что составляет смысл жизни…
Мария вспомнила свое давнее путешествие по Сахаре. Там все понятия проступали особенно ясно, точно так, как перед самым рассветом, в лучезарные минуты сухура, вдруг открывались необозримые просторы пустыни и тишина стояла такая, что каждый звук казался выпуклым и жил как бы отдельно, не смешиваясь с другими звуками, будь то похрапывание спящих, или шарканье часовых по гальке, или легкое почмокивание в полусне жующих жвачку верблюдов, – там, в пустыне, была ясность. Если тебя мучала жажда, то весь смысл
А когда у тебя все в относительном порядке, тогда что? Все бессмысленно? Мария замешкалась в раздумье. Действительно, что тогда? Все тлен и суета сует? Нет, не мог Господь устроить смысл жизни в бессмыслице. Нет! Нет! И нет!
– Мари, где ты? Ау! – донесся от виллы игривый голос Николь. – Ужин на столе!
– Иду! – откликнулась Мария. Подходя к вилле, она рассмотрела, как странно та устроена: словно кубики сложены друг на друга и рядом друг с другом. «Видно, детище новомодного архитектора, какого-нибудь кубиста. Слава богу, мы у себя в Тунизии строим нормальный дом!» Вилла, смотревшаяся снаружи так несуразно, внутри оказалась очень удобным жилищем, правда, Марию удивило, что перила всех лестниц и ограждения на балконах и балюстрадах были выполнены из никелированных труб, что отдавало казенщиной, а то и казармой.
В идеально квадратном зале с голыми белыми стенами, невдалеке от жарко горящего камина, облицованного африканским малахитом, был накрыт роскошный стол на шесть персон. Переменив дорожное платье на вечернее, Мария спустилась из своей комнаты.
– А вот и моя кузина! – подала голос Николь, и четверо военных, как по команде, вышли из-за стола.
Генерал Шарль представил Марии начальника Марсельского гарнизона, его заместителя, того самого, что встретил их в аэропорту, и начальника Военно-морского училища, довольно-таки моложавого контр-адмирала со свежим лицом и по-детски чистым взглядом веселых голубых глаз.
Все мужчины были приятны Марии, и она с удовольствием отметила, что, слава богу, в последние годы меняется ее отношение к представителям противоположного пола.
– Ну что, сестренка, – поднимая бокал тяжелого красного вина, произнесла Николь, – за удачу! И давайте все чокнемся бокалами – по-русски! Мне очень нравится по-русски! – Николь заговорщически подмигнула Марии тускло блестящим темно-карим глазом, и все шестеро соединили бокалы с легким, радостным звоном.
– За удачу! – повторил старший среди мужчин по званию генерал Шарль, думая про себя, что уж в эту войну он непременно станет маршалом.
Отель «Ноай» на марсельской набережной Конебьер отвечал требованиям лучших европейских гостиниц. И это естественно: Марсель был хотя и провинциальным городом, но все-таки третьим во Франции после Парижа и Лиона и крупнейшим портом на Средиземном море. Еще из курса истории в Морском кадетском корпусе Бизерты Мария знала, что в своей основе Марсель сложился к VI веку до нашей эры, то есть был современником Карфагена, тогда как первые упоминания о Лютеции (будущем Париже) относятся к I веку до нашей эры, а столицей Франции он стал только в X веке от Рождества Христова. Мария относилась к Марселю с почтением, ей нравились города с многовековой историей, точно так же, как ей нравились люди-долгожители, особенно старухи с просветленными лицами, из тех, кого принято называть на Руси вековухами. Если бы кто сказал ей тогда, в тот ясный декабрьский денек 1938 года, что она сама доживет до столь почтенного возраста и еще крепкими пальцами будет листать у себя в полуподвале под церковью подаренный ей приезжим из новой России богато отпечатанный цветной календарь с двуглавым орлом на обложке, если бы кто-то сказал ей тогда такое – она бы не поверила, не смогла вообразить.
Ровно в полдень Мария проводила с марсельского железнодорожного вокзала Сен-Шарль свою названую сестру Николь и ее мужа Шарля в Париж. По дороге в отель, до которого она решила пройтись пешком, благо это
Деление людей на ясных и мутных было для Марии очень личное, трудно объяснимое, но очень понятное ей самой и, как правило, безошибочное. Мария хорошо помнила свою няньку бабу Клаву, которая, когда хотела оценить какого-то человека особенно высоко, говорила о нем ясный или ясная. Та же баба Клава, когда ее спросили об ординарце папа Сидоре Галушко, отозвалась о нем так: «Сидор? Мутненький». И Мария запомнила этого мутненького на всю жизнь. С тех пор она и стала делить людей на ясных и мутных.
Вчера после ужина в загородном доме армейского руководства Николь договорилась с моложавым адмиралом – начальником Морского училища – о том, что курсант Михаил Груненков будет отпущен в увольнение на сутки и к двум часам дня явится в отель «Ноай» к графине Мари Мерзловска.
– Этот малыш ее кузен, а она стесняется попросить вас сама. Русские здесь на чужбине. Они так роднятся – это понятно, – нашептала Николь адмиралу, отведя его в укромный уголок.
– Будет исполнено! – заверил ее адмирал. – Отель «Ноай», в два часа пополудни. А парня я знаю – хороший курсант. Русские вообще сообразительные и очень старательные.
– Я вас обожаю! – томно поблагодарила адмирала Николь. – Я вас обожаю! – И тут же пошла сообщить о договоренности Марии, которая поднялась в свою комнату накинуть что-нибудь теплое – в доме было довольно зябко, даже при горящем камине.
Путь от вокзала Сен-Шарль до отеля «Ноай» занял у Марии не более десяти минут. Она прошлась с удовольствием; день стоял ясный, безветренный, и в воздухе была разлита та бодрящая прохлада, что всегда веселит душу, но на этот раз, увы, она не развеселила Марию. Ночью Мария просыпалась два раза, а потом подолгу, может быть, по часу, не могла заснуть: в голову лезли мысли о том, что она, наверное, старая, а Михаил слишком молодой, что он произвел на нее хотя и радостное, но смутное впечатление, что… Много чего обрывочного, тревожного, не свойственного ей до сих пор приходило в голову. За последние месяцы она так вымоталась на своей фирме, нервы ее были так напряжены, что она оказалась на грани срыва и стала, что называется, сама не своя.
Подходя к гостинице, она увидела на другой стороне улицы яркую вывеску «Bistro» и вспомнила, что словцо это внесли во французский обиход русские казаки, которые, въехав в Париж в 1814 году, обычно поторапливали владельцев маленьких ресторанчиков: «Быстро! Быстро!» Отсюда и родилось Bistro. «Пожалуй, зайду на чашечку кофе», – решила Мария и провела там время до начала второго.
Разумеется, Николь постаралась заказать для нее лучший номер: большая гостиная, большая спальня с огромной кроватью, на которой могло бы улечься вповалку, как минимум, человек десять; маленький, но очень уютный кабинет с вольтеровским креслом; сверкающая зеркалами громадная ванная комната, отделанная розоватым мрамором. Конечно же, все ее дорожные вещи в целости и сохранности доставлены заранее из армейского загородного дома. На высоких окнах белый тюль занавесей и тяжелые кремовые портьеры из лионского бархата; в гостиной толстый персидский ковер тех же кремовых, а точнее, персиковых тонов. Все это было бы прекрасно, если бы Мария, подойдя к окну в гостиной и отведя рукой тяжелую портьеру, вдруг ошеломляюще остро не почувствовала спрессованный запах пыли, запахи десятков чужих людей со всеми их кремами, духами, обувью, костюмами, выкуренными трубками, папиросами и прочая, и прочая… У нее запершило в горле, она чихнула несколько раз подряд, а когда подошла к зеркалу в ванной комнате, то увидела, что лицо ее покраснело, нос распух, глаза слезятся… Такое случилось с ней впервые (слово «аллергия» тогда еще не было в бытовом ходу, хотя люди уже давно знали и сенную лихорадку, и крапивницу, и отек Квинке).