Том 6. Лорд Эмсворт и другие
Шрифт:
— Я?
— Да, ты.
Сэр Грегори схватил кусок семги, чтоб укрепить мозги; он слышал, что это очень помогает. Он схватил его и съел, но ничего не вышло. Видимо, тут нужна какая-то другая рыба.
Моди, дождавшись встречи, о которой она мечтала столько лет, приступила к делу немедленно.
— Красиво ты со мной поступил! — сказала она, как сама совесть.
— Э?
— Я ждала, ждала в церкви!..
Сэру Грегори опять показалось, что мозги ему не служат.
— Ты? О чем ты говоришь?
— Не финти. Просил ты меня прийти в церковь седьмого июня, в два ноль-ноль?
— Какого
— Сам знаешь.
— Ничего я не знаю. Ты в себе?
Моди горько и коротко засмеялась. Примерно этого она и ждала. К счастью, она вооружилась до зубов.
— Не знаешь? — сказала она, вынимая что-то из сумочки. — Пожалуйста, вот письмо. Смотри, смотри.
Сэр Грегори проштудировал документ.
— Ты писал?
— Да, я.
— Ну, читай.
— «Дорогая Моди…»
— Нет, на другой стороне.
Сэр Грегори перевернул листок.
— Вот, ровно в два, седьмого. Сэр Грегори вскрикнул:
— Это не семерка!
— То есть как не семерка?
— Так. Это четверка. Четвертого июня, яснее ясного. Только… странному человеку покажется, что это — семерка. О, Господи! Неужели ты пришла в церковь седьмого июня?
— Конечно.
Глухо застонав, сэр Грегори схватил еще один кусок семги. Ослепительный свет вспыхнул перед ним. Сколько лет он думал, что Моди холодно и подло предала его, а теперь увидел, что произошло одно из тех печальных недоразумений, о которых любил писать Томас Харди. [107]
107
Томас Харди (1840–1928) — английский романист и поэт.
— А я пришел четвертого, — сказал он.
— Не может быть!
Сэр Грегори не отличался тонкостью, но все же мог оценить глубину этой драмы.
— В цилиндре, — сказал он, и голос его дрогнул. — Мало того, я отдал его надеть на болванку, ну, выгладить, или что это с ними делают, и протер пивом, чтобы блестел. А когда я прождал два часа и решил, что ты не придешь, я снял его и на нем прыгал. Да, прыгал, а потом уехал в Париж, билеты я купил для нашего путешествия. В Париже хорошо. Конечно, страдал без тебя.
Моди смотрела на него, поводя кончиком носа.
— А ты не врешь?
— Конечно, не вру. Да, Господи, разве я могу с ходу такое выдумать! Что я, писатель какой-нибудь?
Мысль его была так разумна, что рассеяла последние страхи. Моди всхлипнула, отвела рукой кусочек семги и едва выговорила из-за слез:
— Табби, какой ужас!
— Да. Нехорошо вышло.
— Я думала, ты спустил деньги на бегах.
— Вообще-то на бегах я был, но мне повезло, я выиграл. Шрапнель пришел первым, ставка один к двадцати. Выиграл сто фунтов. Потому я и смог купить цилиндр. Деньги мне вообще пригодились. Знаешь, как в Париже все дорого? Если тебе скажут, что там дешево, — не верь. Грабят на каждом шагу. Хотя еда этого стоит, готовят они…
Наступило молчание. Моди, как Глория Солт, думала о несбывшемся, сэр Грегори вспоминал название ресторанчика за святой Магдалиной (Мадлен), где его особенно хорошо покормили. Именно там он впервые попробовал буйябез. [108]
Бинстед,
— Ура, суп! — сказал он, радостно улыбаясь. — Вот что, раз уж ты здесь, перекуси, а? Ну, не дури! Столько лет не виделись, а ты сбежишь, как кролик собачий. Поедим, поговорим. Мой шофер тебя отвезет. Кстати, где ты живешь? Как очутилась в наших краях? Я чуть не треснул, когда ты пришла. Р-раз — и здесь! Мы с миссис Стаббз — старые друзья, Бинстед.
108
Буйябез — густая рыбная похлебка.
— Неужели, сэр Грегори?
— Были знакомы Бог знает когда.
— Вот как, сэр Грегори?
— Так где ж ты гостишь, Моди?
— В Бландингском замке.
— Как тебя туда занесло?
— Галли Трипвуд пригласил. Сэр Грегори сурово надулся.
— Ну и нахал!
— Он очень милый.
— Милый, еще чего! Вошь в человеческом образе. В общем, присаживайся. Сейчас принесут гуляш, тебе понравится. А я жду не дождусь этой «Амброзии». Взбитые сливки, взбитые белки, сахарная пудра, виноград, кокос, бисквитное тесто, апельсиновое желе. Тает во рту, чтоб мне лопнуть.
При Бинстеде, насторожившем большие уши, нелегко было говорить о прошлом. Когда он подал кофе и ушел, сэр Грегори произнес с чувствительным вздохом:
— Хороший гуляш! Не всякий его приготовит в такой глуши. Тонкая работа. Кстати, старушка, помнишь, я повел тебя обедать в Сохо? Собственно, платила ты, но не в том дело. Какой там был гуляш!
— Помню. Весной.
— Да. Такой это весенний вечер, сумерки всякие, луна. А мы пошли в ресторан и ели гуляш.
— Ты съел три порции.
— Да и ты не одну. А потом — омлет с вареньем. Вот чем я всегда в тебе восхищался — никаких диет! Ела и ела. Сейчас девицы просто свихнулись на диетах, и, я тебе скажу, это опасней, чем сап, чахотка или там ящур. Тут не захочешь, а вспомнишь мою бывшую невесту. Стройность и спорт — вот ее кумиры. И что же? Где ни пройдет — беда, просто сеятель какой-то.
— Разве ты не женишься на мисс Солт?
— Ни в коем случае. Она как раз прислала мне письмо, гонит ко всем чертям. Очень удачно. Не надо было к ней свататься. Все по оплошности, по глупости…
— Ты ее не любишь?
— Да не дури ты, старушка. Конечно, не люблю. Так, понравилась, стройная такая, но уж любить… Я люблю только тебя.
— О, Табби!
— Могла бы знать, сколько раз говорил!
— Это же было давно.
— Какая разница? Люблю, чтоб мне треснуть. Боролся, заметь. Пытался все забыть, если ты меня понимаешь. Но когда ты пришла, такая же красивая… Все. Как будто стою у бара, смотрю на тебя, ты наливаешь виски, открываешь содовую…
— О, Табби!
— А как ты ела пирог! Не клевала, как эти дуры, входила в самую суть. Ну, тут я себе сказал: «Она, и только она!» Мы с тобой — близнецы. Родственные души. Вот так-то, старушка.