Том 6. Письма

Есенин Сергей Александрович

11 февр. (№ 34) та же газета напечатала («в порядке предварительной дискуссии») статью Н. Осинского «К вопросу о „литературной“ политике партии», резко полемичную по отношению к указанной резолюции. Осинский, в частности, писал:

«Нужно без всяких стеснений, громко и ясно сказать т. Вардину и Кo: хватит баловать, друзья! Не бывать, чего вы хотите! Нашей художественной литературы вам на поток и разграбление мы не выдадим. Достаточно и без того начитались мы ваших дубовых идеологических упражнений, где если было слово истины, то оно „заимствовано“ вами у кого-нибудь из ваших оппонентов, а что было свое, то все либо вреднейшее головотяпство, комчванство или „сладенькое комвранье“. Достаточно поиздевались вы и над пресловутыми попутчиками, — попросту говоря, одним из слоев интеллигенции, с которой вообще

ни РКП, ни советская власть вовсе не хотят обходиться и не обходятся по методу повального оглушения. Довольно спекулировать на страшных „революционных“ словах и на расхваливании пролетарских писателей, для того чтобы добиться „гегемонии над литературой“ и „власти над искусством“.

Не бывать тому, чтобы „напостовская“ группа трех сопливеньких <т. е. редакторов журнала — Волина, Лелевича и Родова> управляла художественной литературой. Приемами демагогии, лести и застращиваний она получила временный перевес во всероссийской ассоциации пролетарских писателей. Задачей всех разумных членов партии, причастных к литературе и писательству, должна стать, — уничтожить этот перевес».

Через неделю в дискуссии выступил заведующий отделом печати ЦК РКП(б) И. М. Варейкис. В статье «О нашей линии в художественной литературе и о пролеткультах» он изложил точку зрения руководства партии на этот счет:

«Руководство в области литературы необходимо осуществлять путем более тонкого и обходного влияния и через систему иных мер воздействия и руководства, чем те, которые так „пылко“ рекомендуют наши, скажем, очень рьяные товарищи „напостовцы“. <…>

Партия должна предостеречь товарищей „напостовцев“ от увлечения богдановской теорией „пролетарской культуры“. <…> Партия должна категорически отказаться от передачи („передоверия“) ВАППу „диктатуры“ или „гегемонии“ на литературной арене, чего они фактически добиваются. Партия не может одобрить их позицию по отношению к „попутчикам“; она заведомо ошибочная…» (газ. «Правда», М., 1925, 18 февр., № 40).

Следующим шагом высшего партийного руководства страны в упорядочении своей литературной политики стало создание специальной «Комиссии Политбюро „О пролетарских писателях“» (официальное название этой комиссии приводится здесь впервые; в печати 1920-х гг. ее именовали «Литературной комиссией при ЦК РКП(б)» — см., напр., журн. «На литературном посту», М., 1926, № 5/6, с. 65). Председателем ее был назначен И. М. Варейкис, а членами — Н. И. Бухарин, М. В. Фрунзе и А. В. Луначарский.

Первое заседание комиссии в указанном выше составе состоялось 23 февр. 1925 г. при участии приглашенных представителей различных литературных организаций (от ВАПП — И. Вардин, С. Родов, Ф. Раскольников, Г. Лелевич; от группы «Перевал» — А. Веселый; от «Кузницы» — Г. Якубовский; от «ЛЕФ» — В. Маяковский и др.) и лиц, персонально ответственных за проведение политики РКП в области литературы (П. И. Лебедев-Полянский, А. К. Воронский, С. И. Канатчиков, В. И. Нарбут и др.).

Протокол этого заседания гласит:

«Слушали:1. О политике партии в художественной литературе.

Постановили:

1. Поручить т. Бухарину составить проект резолюции о политике партии в художественной литературе, взяв за основу в качестве материала тезисы т. Варейкиса. При составлении проекта резолюции учесть обмен мнений на заседании Комиссии по данному вопросу.

2. Выработанный т. Бухариным проект резолюции о политике партии в художественной литературе рассмотреть в составе тт. Варейкиса, Бухарина, Фрунзе, Луначарского, после чего проект резолюции внести на обсуждение вторичного заседания Комиссии в присутствии представителей литературных организаций.

3. После обсуждения проекта резолюции проект перенести на окончательное рассмотрение Комиссии Политбюро „О пролетарских писателях“» (ГАРФ, ф. Народного комиссариата по просвещению; публикуется впервые).

Итогом работы комиссии Политбюро стала известная резолюция ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы», принятая 18 июня 1925 г. Об отношении Есенина к этой резолюции в сравнении с декларациями напостовцев см. его выступление в рубрике ленинградской «Новой вечерней газеты» —

«Писатели о резолюции ЦК РКП о художественной литературе» (наст. изд., т. 5, с. 231–232, 524–526).

Пильняк спокойный…— Этот эпитет здесь не случаен. Б. Пильняк был излюбленным объектом оголтелой критики авторов журнала «На посту» (соответствующие примеры см. наст. изд., т. 5, с. 550), так что после мер, предпринятых Политбюро ЦК РКП(б) в отношении «напостовцев», он имел все основания ожидать, что необоснованные нападки на его творчество будут прекращены.

… уезжает в Париж. Я думаю ~ съездить тоже, но не знаю, пустят или не пустят. — Вержбицкий откликнулся 21 марта: «Плюнь на Париж — там угоришь. Это Пильняк заблудился в русском быте и в русской революции. А ты-то?! Плюнь!» (Письма, 274). Поездка Есенина за границу в 1925 г. не состоялась.

Жорж ~ печатает роман и повесть в «Нов<ом> мир<е> ». — Г. Ф. Устинов опубликовал в журнале «Новый мир» (№№ 2–3 за 1925 г.) повесть «Черный ветер». О каком романе идет речь, не установлено.

Присылай туда<в «Новый мир»>. Я сказал. Редакторы свои…— Вержбицкий отвечал Есенину 27 марта 1925 г.: «Голубь Сережа, в связи с переменами в „Красной нови“ моя рукопись, наверное, затерлась и сгинула. Я перечел этот рассказ „Пустое место“ и думаю, что ему стыдно валяться в моем обшарпанном письменном столе. Не „Красная новь“, так „Новый мир“. Устрой, мой дружище! Сунь его так, чтобы прочел кто-нибудь из понимающих. Надо же мне когда-нибудь вылезать на свет, а ехать сейчас в Москву — не с руки — потеряю отдых, потеряю золотое здешнее лето» (Письма, 275). Публикация указанного рассказа не выявлена.

Дядя…— И. М. Касаткин.

Напишу обстоятельно с результатами после. — Письмо неизвестно.

Обними Зосю…— Вержбицкий ответил: «Зося шлет тебе горячий привет и очень обрадована твоим обещанием приехать на Кавказ. Она здорова и хочет идти с нами пешком по Военно-Осетинской дороге» (Письма, 274).

Жоржику скажи, что я ем хлеб «чорний, чорний», такой, какого в Тифлисе нет. — Есенин цитирует слова из письма Г. Назарова от 19 янв. 1925 г.: «Ты прасил хлеб. Купили для тебе чорний-чорний хлеб, 15 ф.» (Письма, 268). Назаров вспоминал: «Как-то сели за стол обедать. Дядя Сережа глубоко вздохнул и сказал: „Как хочется настоящего черного хлеба, нашего ржаного“. Сидя за столом, я подумал: „Что такое ржаной?“ Сначала я подумал, что это ржавый, хотя знал, что такого хлеба нет. На другой день я спросил у тети Зоси, что это за ржавый хлеб. Она так засмеялась, что чуть не выронила из рук миску со всякой зеленью. Я попросил у ней денег, чтобы завтра на базаре купить у русских такого хлеба. Купили целую буханку хлеба, притом черствого. Я оглядывал его, нет ли ржавчины на нем. А надо мной все смеялись. И позднее я узнал прелесть настоящего русского ржаного хлеба, который очень любил дядя Сережа» (ГЛМ; цит. по: Есенин 6 (1980) с. 353).

Вчера приехала моя мать ~ Нужно держать марку остепенившегося. — Е. А. Есенина вспоминала об одном из приездов Т. Ф. Есениной в Москву: «В начале 1924 г. оставалось одно место, где Сергей мало пил, — это деревня… Но потом он и в деревне стал пить. Отец и мать испуганно смотрели на шатающегося Сергея. „Боже мой, Боже мой! вскую оставил мя еси“ — с трудом удерживая слезы, повторял отец. Мать, как всегда, подобралась, выпрямилась, и только частое сморкание выдавало ее душевную тревогу: „Нет, это что-то неладное тут, никогда не был пьяница, и вдруг такая пакость“. Когда мы уезжали в Москву, мать мне по секрету сказала: „В Марьиной роще в Москве есть дача Галкина (эту дачу все знают), там живет гадалка, которая может помочь нам с Сергеем, сходи к ней, ради Бога, я тебя очень прошу“. Через две недели она за нами следом сама явилась в Москву. „Я ведь знаю, ты ничего не сделаешь“, — сказала она мне и отправилась в Марьину рощу. Вернулась она ни с чем. Гадалка уехала» (ГЛМ; Письма, 167).