Том 6. Проза, письма
Шрифт:
— Князь Лиговской дома?
— Пожалуйте-с.
— Доложи, что пришел Красинский, — он меня знает!
Швейцар отправился в гостиную и, подойдя к к<нязю> Степан Степанычу, сказал ему тихо:
— Господин Красинский приехал-с; он говорит, что вы изволите его знать.
— Какой Красинский? Что ты врешь? — воскликнул князь, важно прищурясь.
Печорин, прислушавшись в чем дело, поспешил на помощь сконфуженному швейцару.
— Это тот самый чиновник, — сказал он, — у которого ваше дело. Я к нему нынче заезжал.
— A! очень обязан, — отвечал
Он пошел в кабинет и велел просить туда чиновника.
Мы не будем слушать их скучных толков о запутанном деле, а останемся в гостиной; две старушки, какой-то камергер и молодой человек обыкновенной наружности играли в вист; княгиня Вера и другая молодая дама сидели на канапе возле камина, слушая Печорина, который, придвинув свои кресла к камину, где сверкали остатки каменных угольев, рассказывал им одно из своих похождений во время Польской кампании. Когда Степан Степаныч ушел, он занял праздное место, чтоб находиться ближе к княгине.
— Итак, вам велели отправиться со взводом в эту деревню, — сказала молодая дама, которую Вера называла кузиною, продолжая прерванный разговор.
— И я, как разумеется, отправился, хотя ночь была темная и дождливая, — сказал Печорин, — мне велено было отобрать у пана оружие, если найдется, а его самого отправить в главную квартиру… Я только что был произведен в корнеты, и это была первая моя откомандировка. К рассвету мы увидали перед собою деревню с каменным господским домом, у околицы мои гусары поймали мужика и притащили ко мне. Показания его об имени пана и о числе жителей были согласны с моею инструкциею.
— А есть ли у вашего пана жена или дочери? — спросил я.
— Есть, пане капитане.
— А как их зовут, графиню, жену вашего Острожского?
— Графиня Рожа.
— Должно быть красавица, — подумал я наморщась.
— Ну а дочки ее такие же рожи, как их маменька?
— Нет, пане капитане, старшая называется Амалия и меньшая Эвелина.
— Это еще ничего не доказывает, — подумал я. Гр<афиня> рожа меня мучила, я продолжал расспросы:
— А что сама гр<афиня> Рожа старуха?
— Ни, пане, ей всего 33 года.
— Какое несчастье!
Мы въехали в деревню и скоро остановились у ворот замка.
Я велел людям слезть и в сопровождении унтер-офицера вошел в дом. Всё было пусто. Пройдя несколько комнат, я был встречен самим графом, дрожащим и бледным, как полотно. Я объявил ему мое поручение, разумеется он уверял, что у него нет оружий, отдал мне ключи от всех своих кладовых и, между прочим, предложил завтракать. После второй рюмки хереса граф стал просить позволения представить мне свою супругу и дочерей.
— Помилуйте, — отвечал я, — что за церемония. — Я, признаться, боялся, чтобы эта Рожа не испортила моего аппетита, но граф настаивал и, повидимому, сильно надеялся на могущественное влияние своей Рожи. Я еще отнекивался, как вдруг дверь отворилась и взошла женщина, высокая, стройная, в черном платьи. Вообразите себе польку и красавицу польку в ту минуту, как она хочет обворожить русского офицера. Это была
Эта случайная игра слов показалась очень забавна двум дамам. Они смеялись.
— Я предчувствую, вы влюбились в эту Рожу, — воскликнула наконец молодая дама, которую княгиня Вера называла кузиной.
— Это бы случилось, — отвечал Печорин, — если б я уже не любил другую.
— Ого! постоянство, — сказала молодая дама. — Знаете, что этой добродетелью не хвастаются?
— Во мне это не добродетель, а хроническая болезнь.
— Вы однако же вылечились?
— По крайней мере лечусь, — отвечал Печорин.
Княгиня на него быстро взглянула, на лице ее изобразилось что-то похожее на удивление и радость. Потом вдруг она сделалась печальна. Этот быстрый переход чувств не ускользнул от внимания Печорина, он переменил разговор, анекдот остался неконченным и скоро был забыт среди веселой и непринужденной беседы. Наконец подали чай, и взошел князь, а за ним Красинский, князь отрекомендовал его жене и просил садиться. Взоры маленького кружка обратились на него, и молчание воцарилось. Если б князь был петербургский житель, он бы задал ему завтрак в 500 р<ублей>; если имел в нем нужду, даже пригласил бы его к себе на бал или на шумный раут потолкаться между разного рода гостями, но ни за что в мире не ввел бы <в> свою гостиную запросто человека постороннего и никаким образом не принадлежащего к высшему кругу; но князь воспитывался в Москве, а Москва такая гостеприимная старушка. Княгиня из вежливости обратилась к Красинскому с некоторыми вопросами, он отвечал просто и коротко.
— Мы очень благодарны, — сказала она наконец, — г<осподину> Печорину за то, что он доставил нам случай с вами познакомиться.
При этих словах Печорин и Красинский невольно взглянули друг на друга и последний отвечал скоро:
— Я еще более вас должен быть благодарен г<осподину> Печорину за эту неоцененную услугу.
По губам Печорина пробежала улыбка, которая могла бы выразиться следующей фразой: — «Ого, наш чиновник пускается в комплименты»; — понял ли Красинский эту улыбку или же сам испугался своей смелости, потому что, вероятно, это был его первый комплимент, сказанный женщине, так высоко поставленной над ним обществом, не знаю, — но он покраснел и продолжал неуверенным голосом:
— Поверьте, княгиня, что я никогда не забуду приятных минут, которые позволили вы мне провесть в вашем обществе: — прошу вас не сумневаться: я исполню всё, что будет зависеть от меня… и к тому же ваше дело только запутано, — но совершенно правое…
— Скажите, — спросила его княгиня с тем участием, которое похоже на обыкновенную вежливость, когда не знают, что сказать незнакомому человеку, — скажите: вы, я думаю, ужасно замучены делами… Я воображаю эту скуку с утра до вечера писать и прочитывать длинные и бессвязные бумаги… это нестерпимо: — поверите ли, что мой муж каждый день в продолжение года толкует и объясняет мне наше дело, а я до сих пор ничего еще не понимаю.