Том 7. Эхо
Шрифт:
А наша жизнь черна. Сегодня были в крематории, хоронили очередного старика из фамилии. Думается, незачем Рыжкову беспокоиться о «частично регулируемом рынке». 70 лет церковь угнетали, уничтожали. А сегодня без помощи партии и правительства — гробы любых цветов, свечи любых калибров. Венчики, что кладут на лик усопших, какие-то надписи на Кирилле и Мефодии и прочие аксессуары. Но. Любопытно, администратор, прежде чем гроб скрылся вниз, попросил все церковно-славянское убрать! Воруют? Сувениры? Или боятся за сжигающихся членов партии, а ну как уверуют и ринутся на небеса?
Судьба ударила нас очень страшно. Вчера 2-го в 17.00
Ирония судьбы. Как-то Лева обронил: «А когда мы были в Семиозерье…» Я был потрясен. Это в нем я занимался лесоповалом в 1938-39 гг.
Лева был поклонником Хлебникова, Хармса. Он, по-своему, был религиозен, критически относясь к внешнему проявлению обрядности. Я хорошо помню, как мы поехали в Печеры, монастырь под Псковом. Беседовали с настоятелем, осмотрели пещеры, где лежат святители, а потом пошли к службе в церковь.
И Лева, выйдя, спросил меня: «Как это может, отец, чтобы такая глубокая старина и чистая вера уживались с этой грязной толпой грубых людей, стремящихся побыстрее пробиться к святой иконе, коснуться ее губами и считать, что ты выполнил высокий долг общения с Богом? Как сочетать эту дрязгу со столь великими надеждами и идеями?»
И я, конечно, не мог ответить на такие его вопросы, корю себя сейчас за это. И я задумываюсь, а могли бы Вы успокоить этого мятущегося человека? Похоже, что нет.
Не огорчайтесь, что я засыпал Вас письмами. У меня не осталось в живых ни одного сослуживца, ни одного мужика из родичей; к кому обратиться, как не к заочному, но близкому другу? Вот я и пишу Вам.
А потребность поделиться грустными мыслями, как никогда, велика.
И среди них главная: достаточно ли объективно я относился к своим сыновьям?
Я был суровым отцом, так же, как и мой отец-адмирал к своим детям. Учтите некоторую драму, присутствующую в семье.
Отец-адмирал, привыкший командовать. Чего стоит его распоряжение, записанное в вахтенном журнале линкора «Петропавловск»: следовать шхерным фарватером, когда из-за немецких подлодок боялись идти заливом, а в шхерах местами глубины были на метр-полтора ниже осадки линкоров.
С другой стороны, отец моей жены, старый подпольщик, готовивший бомбы для взрыва Николая II в Петербурге. Это семья жены, где всякое насилие над личностью возводилось в святая святых.
Естественно, в нашем доме это порождало конфликты. Детей учили, с одной стороны, быть непримиримыми сторонниками справедливости, правдолюбия, а с другой — твердо исполнять долг (он казался в те годы лучезарным, но исполнение его порой, может быть, было несколько двурушным), твердо веря в непоколебимость справедливости грядущего. Вы можете себе представить это.
Проза жизни ставила перед моей женой Елизаветой Михайловной после моего ареста вопрос — что сказать детям?
И она придумала, словно я присылал из далеких «секретных» командировок письма.
Честь и хвала ей.
В относительно недалеком прошлом мы знали, что такое партии: кадеты, октябристы, социал-демократы, анархисты.
Нынче ничего понять нельзя. «Все смешалось в доме Облонских». Теперь совершенно невозможно понять — кто за что? Шахрай, Бурбулис, Явлинский и легион других имен ничего
Передачи ТВ более или менее странные: круглые, овальные, прямоугольные столы и резюме: «передать в комиссию». Так доколе будут решать государственные вопросы малоквалифицированные комиссии?
И может ли какая-то комиссия решить вопрос: как делить Черноморский флот?
Неужели такая страна, как наша, должна слушаться идиотов и приносить сотни и тысячи своих граждан в жертву?
А как Вам нравится, что чекисты Алиев и Шеварднадзе достойны руководить своими республиками?
Можно ли серьезно думать о боеспособности судна, если капитан каждого из судов или самолета встанет на позицию: а выгодно ли это мне?
Печально все это.
На днях мне исполнилось 90 лет… Одна радость — никто долго после этого не жил в этом гнусном мире.
Не думайте, что моя привязанность к Вам остыла — отнюдь нет — страшная, всепоглощающая апатия выдергивает перо из рук, зачем эти письма, брось все, сиди и жди одного радостного конца.
Последнее письмо
Глубокоуважаемый Виктор Викторович!
Разбирая бумаги отца, я нашел это неотправленное письмо Вам. Посылаю как прощальный привет от него…
Он похоронен на Головинском кладбище.
28.07.93.
Дорогой Виктор Викторович!
Это, вероятно, последнее письмо к Вам. Дело не в том, что мы разошлись во взглядах. Дело в том, что судьба нашего государства такова, что будущего у него нет.
Мне жалко терять связь с Вами, не видимым мною субъектом переписки, но такова наша действительность, что говорить искренне тяжело, а делать вид, что все прекрасно, осатанело.
За 70 лет, что нас приучали к лжи, это так надоело.
В товарищеских отношениях, возникших между нами, элемент лжи отсутствовал.
Отметив свое 90-летие, я должен признаться, что более лживого времени, чем сейчас, я не переживал. Мало что изменилось, а надежды были. Живу в сознании, что кругом продолжается ложь.
И это губительно.
Что же сделаешь — такова судьба: во лжи мы родились, во лжи помрем.
Остаюсь по-прежнему преданный Вам.
Леонид Львович Кербер умер 9 октября 1993 года.
1987–1993
ПАРИЖ БЕЗ ПРАЗДНИКА
Печальная контаминация (В. П. Некрасов)
Контаминация — 1) смешение двух или нескольких событий при их описании;
2) соединение текстов разной редакции одного произведения.
…Казалось, что это ненастоящее, что это открытка…