Том 7. Кой про что. Письма с дороги
Шрифт:
Возвратившись домой, Данков был в самом тяжком и глупом положений. Врагов у него было множество и в народе и в «чистой публике»; дело его окончательно провалилось, он оказался «вымогателем чужих денег», шарлатаном и надувалой. Но молва о землях и подлинная, действительная невинность Данкова, его бескорыстное служение делу также не пропали бесследно в народном сознании. Все, что он говорил, было правильно, удостоверено начальством, напечатано и засвидетельствовано, — и молва о «новых местах» и льготах шла в народе своим чередом.
Вероятно, молва эта была не маленькая, и, вероятно, народ вполне верил Данкову, так как, несмотря на то, что ни от кого из доверителей не поступало жалоб на то, что Данков обманным манером выманил деньги, его «обязали подпиской о невыезде», и когда повестка о явке Данкова к судебному следователю на 22 декабря 1881 года не застала его дома (так как он явился к следователю 20 декабря, то есть двумя днями ранее), то из этого поступка была сделана самовольная отлучка — причина его ареста, заключения
Вот плачевная история «мечтателя».
— Обман точно что был! — показывали свидетели, — только неизвестно, кто обманул!..
На суде, конечно, выяснилось, что и земель пахотных нет, и вообще земель нет, и что они не размежеваны, что неизвестно, где какие поселения, что последние вообще, кажется, невозможны, — словом, выяснилось совершенно не то,что опубликовано в правилах (да еще со сроком до 1 января), что Данков видел своими глазами и что потом, год спустя, увидели своими глазами и его односельчане, отправившись в те же благословенные места и арендовав там участки.
А как все хорошо написано и как в самом деле хорошо: земли благословенные, всего вдоволь!
На деле же, как читатель видит, вышло совсем, совсем не то!
VI. Обилие «дела»
Смущенный доводами моего приятеля относительно специального значения «бумаги» в условиях нашей жизни, я решился поближе ознакомиться с ее деяниями не в таких экстренных делах, как колонизация и возрождение жизни на безжизненных местах, а в обыденных условиях нашей жизни, в удовлетворении будничных общих потребностей. Материалом для такого ознакомления мне послужили разные заметки, собранные мною в разные времена из провинциальных газет. Из них-то я и извлекаю здесь кое-что по части всяких деловых хлопот наших провинциальных захолустий.
На мое счастье, мне попался прежде всего номер «Недели» (1885 года), в котором какой-то провинциальный житель отвечал на ранее помещенную в этой газете статью «Правда ли, что нет дела?» и доказывал, что всякого рода дела в провинции множество, но людей-то настоящих нет для его выполнения надлежащим образом.
«Безграмотные, ничего не знающие люди, в глаза не видавшие университета», делают «массу» дел,бог знает как,получают массуденег, а люди с высшим образованием сидят, изволите ли видеть, по чердакам в Петербурге и «плачутся», что нет дела. Между тем, например, в Александрии, по словам автора корреспонденции, всего только «один поверенный с высшим образованием», а его помощник — выкрещенный еврей, не умеющий не только по-людски писать, но даже и говорить;и этот-то феномен-чудак заработал в два года свыше четырех тысяч рублей! Других адвокатов в Александрии нет, и масса судящегося люда, в особенности в деревнях,должна обращаться к уличным адвокатам. «Ведь получать в деревне(!) или таком городе, как Александрия, занимаясь адвокатурой или служа даже помощником секретаря, от 600 до 1000 руб.годового дохода все равно, что получать в Петербурге 1000–1800 руб.» («Неделя», № 35).
Нас собственно занимает в этой корреспонденции не размер гонорара, к которому любвеобильный провинциальный житель приглашает (статья называется: «Милости просим к нам!») протянуть руки людей высшего образования, ныне плачущих по петербургским чердакам о том, что никаких дел нет и ничего делать невозможно, — сколько неопровержимое свидетельство «жителя» о непомерном обилии «дела» и дел, кишащих и по городам и по деревням. Какой-то человек, не умеющий говорить,не только писать, получает до 4000 руб., — стало быть, с обилием делрешительно деваться некуда. Они напирают со всех сторон. «В нынешнем году, — прибавляет корреспондент, — делаэтого самого человека, не умеющего даже говорить, пошли еще лучше!»Стало быть, что ни день, то больше и больше дел,то есть как раз то самое «дохнуть некогда», [13] о котором повествовал Апельсинский и которое на деле было доказано и исправником, и мировым судьей, и самим Апельсинским.
13
См. т. VI, стр. 346.
«Нет дела!Скучно!»
Но если читателю покажется недостаточным вышеприведенное свидетельство корреспондента, то пусть он потрудится прочесть еще нижеследующую выписку из № 210 «Русских ведомостей» (1885 год): «Из статистических данных, приведенных г-ном Хрулевым в „Юридическом вестнике“, явствует, что на долю каждого члена судебной палаты,средним числом, приходится тысяча двести дел в год.В однозаседание приходится выслушивать до ста
Да знаете ли вы еще, читатель, что такое «судебная палата» и что собственно она должна делать? А вот что это такое: судебная палата должна быть «надежнейшей гарантией подсудимых,так как прокурорский надзор, поставленныйвсем складом своей профессиональной деятельности в невозможностьвполне объективно относитьсяк делу, представляет довольно слабую гарантию(подсудимого)». Вот именно для того, чтобы специальность «обвинять» была введена в пределы справедливости, и учреждена особая инстанция — судебная палата, которая «одним почерком пера может смыть пятно с подсудимого или опозорить невинного человека преданием его суду». Дело судебной палаты, таким образом, оказывается до чрезвычайности важным; но обилие дел,благодаря которому каждый член палаты должен разобрать 1200 дел в год и выслушать в день сто дели более, делает то, что инстанция эта находится в самом затруднительном положении. «Столь важный момент, как окончательное обсуждение следственного материала, предопределяющее часто дальнейшую судьбу дела(а стало быть, и судьбу человека),на практике свелось к обряду штемпелевания. Палата санкционирует почти все проекты обвинительных актови в доказательство того, что они прошли чрез канцеляриюпалаты, прикладывает свой штемпель.Точь-в-точь как регистратор, механически прикладывающий печать при записывании бумаг в исходящие книги» («Русские ведомости», № 210).
Вы видите, что «дел» так много, что даже в таких высоких инстанциях, от которых зависит участь человека, его судьба, его жизнь, в пору только «хлопать» штемпелем, в то время когда следует быть «надежнейшею» гарантиею подсудимого! А вы, петербургская интеллигенция, сидите по чердакам с высшим образованием, плачетесь, что «нет дела», тогда как за одно только «Штемпелевание» можете получить от 1,200 до 2,500 р. серебром в год, что при петербургской жизни равнялось бы никак не менее 3000–4000 р.!
Впрочем, затруднительное положение «инстанции», благодаря обилию дел поставленной в необходимость снизойти до роли простого регистратора, — положение это еще может быть поправлено самым простым образом: по словам почтенного автора статьи, которую мы цитировали, стоит только увеличить персонал судебных палат.Но что вы скажете о положении низших инстанций,которые также буквально по горло завалены делами? Неужели и там также нужно увеличивать «персонал» людей, который в настоящее время за обилием дел тоже ничего не может сделать путного? А что обилие дел в самых низших инстанциях существует и ничуть не меньше, чем в инстанциях высших, в этом не может быть ни малейшего сомнения. Приведу пример, опубликованный в официальной газете, издающейся в самом, по-видимому, не канцелярском месте. В № 59 «Терских областных ведомостей» помещена публикация от хасаф-юртовского полицейского управления о розыске разных дел, которые ветром выдулоиз этого управления 12 истекшего мая месяца (публиковано 21 июля). Что такое Хасаф-Юрт? Ни я, ни читатель не знаем, но по слову «Юрт», вовсе не напоминающему чего-нибудь похожего на «бург», на «штадт» или на «город», можем догадываться, что это нечто жилое и нечто близко напоминающее слово «кочевье». Но что бы это ни было, аул ли это, станица ли, или просто одно только полицейское «управление», посмотрите-ка, какое гнездо «дел» заведено здесь! 12 «истекшего» мая из ущелья (вероятно, там какое-нибудь ущелье есть) стал дуть ветер, а писарь полицейского управления, вероятно, ушел к атаману или священнику, а может быть, к мулле или к князю Бейбулатову есть карачаевского барашка. Вот покуда он ел (карачаевский барашек худенький, тощенький, и съесть его можно скоро, особливо «с устатку»), а из ущелья дуло ветром и прямо в полицейское управление, в окно; дунуло раз и выдуло следующие дела: от 10, 11 и 23 января, 17 апреля, 3 и 10 июня и 20 августа, за №№ 30, 31, 116, 293, 1069, 1070 и 1251. И в другой раз дунуло из ущелья и опять унесло от 13 июня, 4 и 19 июля, 25 сентября и 10 октября, за №№ 566, 714, 740, 1109, 1116 и 1146. Писарь между тем, ничего не подозревая, продолжает преспокойно есть барашка, болтает о казачках да потягивает кахетинское, а в то же время из ущелья начинает подувать совсем не на шутку: дунуло в третий раз так, что выдуло сразу целую пропасть дел: от 8 и 27 октября, от 16 января, от 13 марта, 10 и 15 мая, 7 августа, 12 мая и 8 августа, опять от 12 мая и 1 июля, за №№ 977, 1051, 38, 212, 416, 396, 763, 362, 413, и, наконец, сильным порывом выхватило из управления огромную переписку по делу князя Асланбека Айдемарова за № 2237 — и все это унесло неведомо куда.