Том 7. Моникины
Шрифт:
— Эх, сэр Джон, — добавил охотник на котиков, — как-то в Станингтоне я во время последней войны приютил у себя под крылышком одного вашего земляка. Его взяли в плен, ну да ведь как у нас пленным живется — ходи, куда хочешь, делай, что хочешь. А уж ел-то! Патока, в которой ложка стояла торчком, свинина, такая жирная, что ею впору было бы натирать стеньги, и такой американский ром, что королю не зазорно было бы сесть и испить его, да только он потом не встал бы! Ну, и как все кончилось? И вот так верно, как то, что мы сейчас находимся среди обезьян, этот малый расписал меня
Тут я напомнил моему товарищу, что англичане не любят принуждения, даже если им хотят оказать любезность, но когда они встречают чужеземца у себя, никто не сравнится с ними в радушии, как я надеюсь доказать ему когда-нибудь в Хаусхолдер-Холле. Что же касается его первого замечания, то ему следует помнить, что англичане считают Америку всего лишь деревней и верх невоспитанности — принуждать их к продолжению знакомства, завязанного там.
Ной, как и большинство людей, был весьма сговорчив во всем, что не затрагивало его предрассудков и мнений, а потому охотно признал общую справедливость моих слов.
— Это вы верно сказали, сэр Джон,—объявил он. — В Англии можно вербовать матросов насильно, а насильно в гости навязываться неприлично. Зато уж добровольцы — ребята хоть куда! Да я бы на его книжонку и внимания не обратил, если бы он промолчал про мой ром. Ведь это был такой ром, сэр Джон, что, когда англичане бомбардировали Станингтон восемнадцатифунтовыми ядрами, я предлагал зарядить нашу двенадцатифунтовую пушку галлоном влаги из этого самого бочонка, и уж, конечно, ядро тогда бы пролетело целую милю!
Однако это отступление далеко увело меня от моего рассказа. Милорд Балаболо, когда мы проходили мимо, чуть-чуть отвернул голову. Пока я колебался, прилично ли будет при таких обстоятельствах напомнить ему о нашем знакомстве, вопрос был решен капитаном Поком, как он сам выразился, «под носом судна», так что одинаково трудно было бы обойти его, пройти сквозь него или над ним.
— Доброго утра, милорд, — произнес прямодушный моряк, который обычно переходил к делу без обиняков, словно бил котика. — Хороший, теплый денек! А запах суши после такого долгого плавания приятен для обоняния, хотя ногам и приходится потрудиться.
Спутники молодого пэра с изумлением переглянулись. И, как мне показалось, некоторые из них, несмотря на серьезность и важность, свойственные физиономии моникинов, едва сдержали смех. Но не лорд Балаболо.
Он несколько мгновений разглядывал нас в лорнет, а затем изобразил приятное удивление.
— Как, Голденкалф! — воскликнул он. — Вы в Высокопрыгии! Вот поистине неожиданное удовольствие. Теперь у моих друзей будет возможность воочию убедиться в верности фактов, о которых я им говорил. Перед вами, господа, два представителя так называемых «людей», только что мною упомянутых…
Заметив смешливое настроение своих спутников, он продолжал с чрезвычайно серьезным видом:
— Прошу вас, умерьте свое веселье, господа! Смею вас уверить, что это по-своему очень достойные особы и не заслуживают того, чтобы над ними смеялись. Мне трудно было бы назвать даже в нашем собственном флоте более искусного и смелого морехода, чем этот честный капитан. А что касается другого, в разноцветной шкуре, то он, несомненно, значительная персона в своем тесном кругу. Если не ошибаюсь, он член пар… пар… так ли я говорю, сэр Джон, член пар..?
— Парламента, милорд.
— Да-да, теперь я вспомнил! Он член парламента в своей стране, что среди его народа, по-видимому, означает приблизительно то же, что у нас глашатай законов, издаваемых старшим кузеном его величества. Что-то вроде, э… э… не так ли, сэр Джон?
— Совершенно верно, милорд.
— Все это очень хорошо, Балаболо, — заметил один из молодых моникинов с очень длинным и холеным хвостом, который он держал почти вертикально. — Но что значит даже законодатель, — не говоря уж о таких закононарушителях, как мы, — среди людей? Вы должны помнить, мой дорогой, что одно лишь звание или профессия — еще не признак подлинного величия. Деревенский гений может оказаться самым заурядным моникином в городе.
— Нет, нет! — перебил его лорд Балаболо. — Ты всегда излишне придирчив, Высокохвост! Сэр Джон Голденкалф весьма почтенная особа на острове… э… э… как называется этот ваш остров, Голденкалф?
— Великобритания, милорд.
— А, Великобрюкания, да, да! Он там весьма почтенная особа. Могу с уверенностью сказать, что он весьма почтенная особа в Великобрюкании. Если не ошибаюсь, он даже владеет немалой частью острова. Скажите по правде, сэр Джон, сколько у вас земли?
— У меня там только поместье и городок Хаусхолден, милорд, да еще несколько разбросанных в разных местах усадеб.
— Что же, это очень неплохо. Так, значит, у вас есть и деньги?
— И кто же их хранит? —насмешливо спросил наглец Высокохвост.
— Не кто иной, милорд Высокохвост, как само королевство Великобритания.
— Великолепно, черт возьми! Состояние аристократа на попечении государства Вали-ка…
— Великобрюкании, — перебил его милорд Балаболо, который хотя и поклялся, что он очень сердит на своего приятеля за его упорное недоверие, сам явно лишь с трудом удерживался от того, чтобы не примкнуть к общему веселью. — Нет, нет, это очень почтенная страна, и, право, не помню, чтобы я где-нибудь ел более вкусный крыжовник, чем на этом самом острове.
— Как! Разве у них есть сады, Балаболо?
— Безусловно, то есть, в своем роде. А также дома и экипажи и даже университеты.
— Неужели вы хотите сказать, что у них есть какой-то строй, какая-то система?
— Вот насчет системы — тут у них, по-моему, изрядная путаница. Не возьмусь утверждать, что у них есть система.
— Да нет же, милорд, у нас, конечно, есть система: система вкладов в дела общества.
— Спросите этого зверюгу, — громко прошептал мерзкий фат Высокохвост, — есть ли у него какой-нибудь доход.