Том 7. Последние дни
Шрифт:
Чичиков рассмеялся.
— Но все же они существуют.
— Существуют… Эх, сказал бы я! — махнул рукой Собакевич и, кинув на конторку бумаги, направился к Чичикову. — Ну, извольте, ради вас, по полсотни за душу…
— Да ведь предмет-то, Михаил Семенович, — улыбнулся, пожимая плечами, Чичиков, — просто: фу-фу. Кому он нужен…
— Да вот вы же покупаете, — не без намека заметил Собакевич, — стало быть, нужен…
Чичиков на мгновение растерялся и, закусив губу, хладнокровно ответил:
— Я покупаю по наклонности собственных мыслей…
— Это ваше дело, — уловив его замешательство, спокойно сказал Собакевич. — Мне не нужно знать, зачем вам эти души. Давайте по тридцати
— Нет, я вижу, вы не хотите продавать, — потеряв терпение, вскипел Чичиков и стал надевать фрак. — Два рубля — последняя моя цена, и прощайте! — категорически заявил он и двинулся к дверям.
— Позвольте! Позвольте! — кинувшись за ним, вскричал Собакевич и, задержав его у дверей, жалобно закачал головой.
— Эх, душа-то у вас… Ну, нечего с вами делать. Извольте. — Пожимая Чичикову руку, он опять наступил ему на ногу. Изогнулся, зашипел Чичиков. Смущенно разводит перед ним руками Собакевич…
Эп. 24.
Под унылый звон церковного колокола…
…Безлюдная равнина с тяжелыми облаками… Бедное, без единого деревца крестьянское кладбище… и длинный, ветхий деревянный мост на фоне деревни и белеющей сельской церкви. По мосту плетутся крестьянские дроги с большим длинным гробом. За гробом молча шагают старенький священник в темном заплатанном подряснике, худая, рослая баба и двое маленьких ребятишек, одетые в лохмотья. Навстречу похоронам по мосту едет чичиковская тройка. Остановились дроги с гробом, пропуская тройку. Крестится, проезжая мимо, Селифан, привстав в бричке, крестится его барин…
Проехала, разминулась тройка с гробом и, сделав два-три поворота — мимо полуразвалившихся крестьянских изб, мимо скирд и кладей заросшего крапивой необмолоченного хлеба, — въехала в покосившиеся ворота барской усадьбы и остановилась в большом безлюдном дворе. Обветшалые, покрытые плесенью амбары, погреба, разные повозки, телеги и сани заполняли двор. Все говорило, что здесь когда-то текло хозяйство в обширном размере, а ныне глядело все пасмурно и пустынно.
Удивленно приподнявшись в бричке, Чичиков только у одного из амбаров заметил какую-то фигуру, возившуюся около огромного замка со связкой ключей, «Наверное, ключница», — подумал Чичиков, платье на ней было неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, который носят дворовые бабы. Фигура со своей стороны пристально глядела в сторону Чичикова, ей, казалось, в диковину появление во дворе чужого человека.
— Послушай, матушка! — крикнул Чичиков, выходя из брички. — Что барин….
— Нету дома! — прервала его сиплым голосом ключница. — А что вам нужно? — прибавила она, немного спустя.
— Есть дело!
— Идите и комнаты! — крикнула ключница и повернулась к нему спиной.
Эп. 25.
Поднявшись на полуразвалившееся крыльцо дряхлого господского дома, Чичиков вступил в темные широкие сени, из сеней он попал и комнату, чуть-чуть озаренную светом, выходившим из широкой щели находившейся здесь двери. Отворивши дверь, Чичиков очутился в свету и был поражен представшим беспорядком. Казалось, будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял сломанный стул, рядом с ним висели часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину. Тут же стоял шкаф со старинным серебром и китайским фарфором. На бюро лежало много всякой мелкой всячины. На стенах, весьма тесно и бестолково, висело
Пока Чичиков все это странное убранство рассматривал, отворилась боковая дверь и вошла та самая ключница, которую он встретил на дворе. Но тут он увидел, что это был скорее ключник, потому что весь подбородок его от довольно редкого бритья походил на скребницу из железной проволоки, какою чистят лошадей.
— Что ж барин? У себя, что ли? — спросил Чичиков.
— Здесь хозяин, — сказал ключник.
— Где же он?
— Да что вы, батюшка, слепы, что ли? — сердито ответил ключник; стаскивая с головы колпак. — Я ведь хозяин-то!
Чичиков, пораженный, отступил, шинель сползла с его плеч… Перед ним стоял Плюшкин, лицо его не представляло ничего особенного, только один подбородок выступал далеко вперед да маленькие глазки из-под высоко выросших бровей бегали, как мыши… Шея его была повязана чем-то таким, что нельзя было разобрать, чулок ли это или набрюшник, только никак не галстук…
— «…А ведь было время, — возникает голос автора на лице Плюшкина, — когда он был только бережливым хозяином! Был женат и семьянин. Все текло живо и размеренным ходом: двигались мельницы, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни: везде и во все входил зоркий взгляд хозяина. Сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум. Опытом и познанием света была проникнута речь его, и гостю, что заезжал к нему сытно пообедать, было приятно слушать его…»
Все это время Плюшкин стоял перед Чичиковым, не говоря ни слова, этот все еще не мог придумать, как ему начать разговор. Наконец, через силу улыбнувшись, он проговорил:
— Наслышавшись о вашем редком управлении имением, счел долгом познакомиться и принести свое почтение…
На что Плюшкин что-то непонятное пробормотал и уже более внятно добавил:
— Прошу покорнейше садиться…
Оглянувшись, Чичиков осторожно присел на краешек какого-то стула.
— Я давненько не вижу у себя гостей, — продолжал скрипучим голосом Плюшкин, — да и, признаться, мало вижу в них толку. Кухня у меня такая прескверная, труба совсем развалилась, начнешь топить, еще пожару наделаешь. Да и сена хоть бы клок в хозяйстве! Землишка моя маленькая, мужик ленив, все норовит как бы в кабак… Того и гляди — пойдешь на старости по миру…
— Мне, однако ж, сказывали, — скромно заметил Чичиков, — что у вас более тысячи душ…
— А вы, батюшка, наплевали бы тому в глаза, кто это сказывал, — рассердился вдруг Плюшкин, — проклятая горячка выморила у меня мужиков.
— Скажите!.. — не то радостно, не то сочувственно произнес Чичиков. И много выморила?..
— Да, душ сто двадцать… — плаксиво ответил Плюшкин.
— Целых сто двадцать! — воскликнул Чичиков. — Не может быть!
— Стар я, батюшка, врать-то, — обиделся Плюшкин, — седьмой десяток пошел…
— Соболезную… — сделав скорбное лицо и приложив руку к сердцу, поклонился Чичиков, — душевно соболезную…
— Да ведь соболезнование в карманы не положишь, — раздраженно сказал Плюшкин. — Вот живет тут около меня капитан, черт знает откуда взялся такой, говорит родственник, а как начнет соболезновать, такой вой подымет…
Внезапно в окно раздался стук. Чичиков и Плюшкин вздрагивают. «Это он, он!» — прячась от страха за Чичикова, закричал Плюшкин. В окне действительно возникла багровая, усатая физиономия в военной фуражке.