Том 7. Последние дни
Шрифт:
На тройке с жандармом едет личность, одетая в партикулярное платье, но, судя по тому, с каким мастерством личность тычет кулаком в шею кучеру, и по присутствию сбоку жандарма, можно без ошибки сказать, что этот инкогнито — большой чиновник или военный чин.
Кучер хлестал
Городничий Антон Антонович Сквозник-Дмухановский растерялся:
— Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Черные, неестественной величины! Пришли, понюхали — и пошли прочь.
Вот когда Бобчинскому фортуна повернулась приветливым ликом. Он со взбрыкиванием выскочил с крыльца городничего и так проворно побежал, что будочник, стоявший на часах у дома городничего, даже сплюнул, там ему не понравилось проворство Петра Ивановича.
И вслед за Бобчинским мимо опешившего будочника примчался, грохоча сапогами, полицейский Держиморда.
Бобчинский на наших глазах обежал два дома и, не заставши никого, побежал дальше.
А Держиморда вертелся у дома помещика Добчинского, стараясь шпажонкой отбиться от судейских псов.
Всклокоченная голова судьи выглянула в окно, полицейский подбежал, что-то шепнул и скрылся.
Застегивая верхнее платье, судья открыл калитку и, влекомый своими псами, побежал к городничему.
А на углу, там, где продаются пирожки, бежавший Бобчинский столкнулся с Добчинским.
За дальностью расстояния не слышно, что говорит Бобчинский, но, судя по его жестам, которые рождались, вскидывались, друг друга перегоняли, можно были догадаться, ради чего на этом свете живет Петр Иванович Бобчинский, а судя по огорченному лицу Петра Ивановича Добчинского, можно было понять, как он, Добчинский, завидует ему, Бобчинскому.
Мимо них пробежал запыхавшийся полицейский Держиморда, глазом наметил бабу, торгующую пирожками. Баба сидела, держа между ног ведро, покрытое промасленным одеялом, без которого пирожки могут остынуть, и зазывала покупателей.
Держиморда добежал до торговки, с маху сунул свою жадную лапу под одеяло, отчего баба взвизгнула, ухватила охальную руку полицейского, точно ее собирались обесчестить.
Но строгость голодных глаз Держиморды отрезвила торговку, и щедрая рука полицейского вынула из-под одеяла пирожков сколько могла, а могла она, надо признаться, много.
НДП. Перепуганные известием о ревизоре, чиновники сбежались к городничему.Городничий стоял, словно соляной столб, у себя в гостиной, а вокруг него шло коловращение чиновников.
— Инкогнито проклятое, — вскипел городничий, и коловращение разом остановилось. В эту минуту городничий ненавидел их всех. В каждом видел своего личного врага и находил удовольствие в том, чтобы попугать чиновников, что придавало ему
— Вдруг заглянет… — стращал городничий чиновников.
— А… Вы здесь, голубчики…. — городничий сам входил в раж, представляя собой кару господню. Он уже верил, что он-то и есть тот самый ревизор из Петербурга.
— А кто здесь судья?..
А Артемий Филиппович Земляника услужливо и не без удовольствия предавал своего ближнего и сообщал:
— Ляпкин-Тяпкин…
Городничий входил в раж:
— А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!
Судья не на шутку струхнул, но громовой голос городничего продолжал:
— А кто попечитель богоугодных заведений?..
Теперь уже судья, в пику попечителю, сообщал его фамилию:
— Артемий Филиппыч Земляника.
— А подать сюда Землянику… — настаивал новоявленный ревизор.
— Вот что худо. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Это уж так самим богом устроено.
Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин насторожился.
— Что же вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками…
Городничий посмотрел на судью, ему не хотелось спорить.
— Ну, щенками или чем другим, все взятки.
Но с этого момента в гостиной городничего намечался явный скандал.
Уже теперь судья разошелся:
— Ну, нет, Антон Антоныч, а вот, например, если у кого-нибудь шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль…
Городничий старался потушить спор, но сам распалялся:
— Зато вы в бога не веруете, а я, по крайней мере, в вере тверд. О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Все эти рассуждения городничего льстили судье.
— Да ведь сам собою дошел, собственным умом.
Городничий запальчиво ответил ему:
— Ну, в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было.
И насколько в гостиной городничего, в связи с приездом ревизора, атмосфера была напряженной, настолько в трактире местной гостиницы чувствовалось благорастворение.
Старенькая попорченная шарманка играла тихую, приятную мелодию, под звуки которой Петры Ивановичи завтракали, иногда перемежая рыбные блюда приятельскими поцелуями, которые между ними были в совершенном обычае.
Музыка неожиданно прервалась, и в трактире появился молодой человек недурной наружности, в цилиндре, одетый от лучшего петербургского портного и с тростью в руке.
Молодой человек, мучимый какой-то страстью, ходил по трактиру, лицо его менялось каждую секунду.
Он с мутными глазами налетел на Петров Ивановичей, вскинул на нос позолоченную лорнетку, заглянул им в тарелки, где лежала рыба, проглотил слюну и вышел из трактира.
Петры Ивановичи смотрели на него как зачарованные. Они с него глаз не спускали. Бобчинский нагнулся к Добчинскому, что-то ему шепнул, тот мигнул, и к ним подошел трактирщик Влас, который сообщил: