Том 7. Последние дни

Булгаков Михаил Афанасьевич

И сам испугался своей храбрости, замер и смотрел испуганными глазами на Осипа.

Городничий трясся всем телом. Он выдавал себя, выбалтывая все и сам шел в руки Хлестакову:

— Помилуйте, не погубите, жена, дети малые… если и были взятки, то самую малость…

Зрители в коридоре злорадствовали:

— Наконец-то нашлась управа и на нашего Антошку…

Хозяин же гостиницы Влас растерялся. Он ничего не мог понять. Он видел, что в номере происходит что-то несообразное его понятиям о Хлестакове.

Городничий униженно оправдывался:

— Что

же до унтер-офицерской вдовы, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу, клевета.

Хлестаков, стремительно перебивая городничего:

— Унтер-офицерская вдова совсем другое дело. А меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко…

И, подойдя к городничему вплотную, Хлестаков встал в позу трагического актера, каких он часто видел в Петербурге, и с пафосом, с придыханием изъяснился городничему:

— Я заплачу, я потому и сижу здесь, что у меня нет…

И красноречивым жестом показал, что у него нет денег.

Городничий, как только Хлестаков заговорил о деньгах, пришел в себя.

НДП. О, тонкая штука! Эк куда метнул! Какого туману напустил!

И второпях городничий оторвал мешавшую пуговицу, вытащил деньги и поднес их прямо в бумажнике. Хлестаков, боясь, что городничий может раздумать, быстро сунул деньги в боковой карман, и с деньгами в кармане Хлестаков сразу стал неузнаваемым. Уверенность в себе, свои силы и приподнятость состояния — вот что было сейчас на лице Ивана Александровича Хлестакова.

Зрители в коридоре ахнули. Опять городничий, Антошка, взял верх.

А Влас угорелой кошкой мотнулся на кухню и грозно орал на повара:

— Тараска, катай министерский обед для ревизора из пятого нумера!

И началось. В громадной кастрюле исчезали бараны, гуси, куры, кусками летело масло, яйца.

Вырастали крепости из теста, на которых затейливо лепились шапки крема.

Анна Андреевна — жена городничего — и Марья Антоновна — дочь его, — разодетые в лучшие парадные туалеты, высунулись в окно и махали платками бегущему к ним Добчинскому, который, добежав до окна, не смог произнести ни одного слова.

Раздраженная Анна Андреевна готова была выпрыгнуть из окна.

— Ну что? Ну, рассказывайте! Ну, да кто он такой? Генерал?

Добчинский, наконец, собрался с силами, мотал головой:

— Нет, не генерал, а не уступит генералу.

Издали показалась бричка с городничим и Хлестаковым.

Мария Антоновна скрылась и через минуту появилась у окна с подзорной трубой.

Проезд Ивана Александровича Хлестакова по улицам уездного города был настоящим триумфальным шествием. Выскакивала гарниза и брала на караул.

Чиновники и писцы со страхом и любопытством поглядывали в окна. У торговых рядов купцы гнули свои спины.

Бричка приближалась к дому городничего. Анна Андреевна вырвала у дочери подзорную трубу, вскинула ее к

глазу и безуспешно старалась поймать в увеличительное стеклышко петербургскую штучку.

Бричка, не останавливаясь, поехала дальше. Марья Антоновна чуть не плакала оттого, что не успела рассмотреть ревизора невооруженным глазом.

На пути следования брички показалось здание, окруженное со всех сторон высоким тыном.

…Увидев его, Иван Александрович перестал улыбаться и про себя твердил:

НДП. Пронеси, господи…

Но бричка окончательно свернула в сторону мрачного здания с железными решетками на окнах, и не успел Хлестаков опомниться, как окованные железом ворота раскрылись, затем за его спиной снова закрылись, прошумели железные задвижки, жалобно прогрохотали цепи.

НДП. Тюрьма.

Иван Александрович Хлестаков со страхом вступал во вверенную Антону Антоновичу тюрьму, где сразу все не понравилось Ивану Александровичу: и воздух подозрительный, и подозрительная свита, и в довершение всего неожиданно перед Хлестковым выросли два молодца тюремщика и, преграждая путь, кланялись хлебом-солью, серебряной чаркой, наполненном до краев, и всевозможными закусками.

Хлестаков оторопел, но все кругом кланялось и заискивающе улыбалось.

Не успел Иван Александрович прикоснуться к чарке, а из ближайшей камеры, как из могилы, раздалось протяжное:

— Здравия желаем, ваше высокоблагородие!

И эхом прокатилось по длинному коридору, как зазубренный урок, повторившийся всюду…

— Всем довольны, ваше высокоблагородие.

Иван Александрович элегантно раскланивался с невидимыми доброжелателями и, осушив чарку, жадно стал уничтожать закуску.

НДП. Уездное училище.

Коридор, по которому шел Иван Александрович, ничем не отличался от тюремного, и только на месте служителей тюрьмы в свите Ивана Александровича появились чиновники в парадных мундирах. Снова, как в тюрьме, выросли два человека с хлебом-солью, чаркой и закуской.

Чиновники просительно кланялись и улыбались.

Хлестаков уже освоился со своим положением, робость исчезла, и появилась начальственная осанка. Не успел он взяться за чарку, как из ближайшего класса рявкнули молодые глотки:

— Здравия желаем, ваше высокоблагородие.

А из других, классов неслось:

— Всем довольны…

НДП. Богоугодное заведение.

И тот же коридор, и та же свита, только чарку подносили люди в белых больничных халатах.