Том 8. Похождения одного матроса
Шрифт:
Но в эту самую минуту раздался чей-то раздирающий душу вопль. Из толпы выбежала бледная как смерть молодая женщина и, указывая на окно в верхнем этаже, крикнула:
— Моя девочка… Там моя девочка… Спасите!
Толпа замерла.
— Где ваша девочка? — спросил один из пожарных.
Молодая женщина, обезумевшая от ужаса, показывала вздрагивающей рукой на крайнее окно пятого этажа…
— Она спала… Ее забыли… Пустите меня… Я поднимусь за ней…
И она ринулась к лестнице.
Но ее удержали.
—
Молодая женщина вскрикнула и упала без чувств.
— Девочка, верно, уж погибла! — проговорил кто-то около Чайкина.
— Огонь сейчас вырвется над этим окном… Он рядом.
— Она жива! Она у окна! — раздался чей-то голос.
Чайкин поднял голову и увидал у окна ребенка, беспомощно простирающего руки.
Вопль ужаса вырвался у толпы.
Но никто не решался подняться по лестнице, приставленной к этому окну. Огонь, вырывавшийся из окон, и густой дым, казалось, делали невозможной всякую попытку. Смельчак, который решится полезть, или сгорит, или задохнется в дыму.
И пожарные отвернулись от окна.
— Поздно! — раздался голос брандмайора.
Великая жалость охватила Чайкина при виде ребенка. Какая-то волна прилила к его сердцу, и в то же мгновение он решил не столько умом, сколько силою чувства, спасти малютку.
И это внезапное решение словно бы окрылило его и придало ему мужества и ту веру, которые и делают людей способными на геройские подвиги во имя любви к ближнему.
Словно бы какая-то посторонняя сила, которой сопротивляться было невозможно, выкинула Чайкина из толпы вперед.
У одной из помп он увидал два ведра с водой и какой-то инстинкт заставил его вылить их на себя. Затем он ринулся к лестнице и побежал по ней с быстротою и ловкостью хорошего марсового, одним духом взлетавшего на марс.
В первые минуты он почти не чувствовал охватившего его огня и дыма.
Толпа ахнула и замерла.
Глаза всех были устремлены на этого маленького белобрысого человека, бежавшего, казалось, на верную смерть. Многие женщины рыдали.
Но вот он у окна. Вот он схватывает ребенка…
Крик радости и одобрения, вырвавшийся из тысячи людских грудей, потрясает воздух.
Очнувшись, мать с надеждой жадно смотрит наверх: слезы мешают ей видеть, как Чайкин прикрыл ребенка своим пиджаком и плотно прижал его к своей груди.
Но спускаться было не так легко, как подняться.
Весь обожженный, чувствуя невыносимую боль, но полный той несокрушимости духа, которая дает силы превозмогать физические страдания, он спускается вниз, крепко прижимая к груди своей ношу…
На половине дороги силы его падают… Он задыхается от дыма и чувствует, что волосы его горят… Но пожарные догадались пустить в него снизу струю воды из брандспойта, и он почувствовал облегчение и двинулся
Еще несколько ужасающих минут — и оглушительное ура раздается в воздухе.
Мать схватывает ребенка и хочет благодарить спасителя, но он, весь почерневший, с обгорелыми ногами, едва ступивши на землю, падает без чувств.
Его окружает толпа. Все хотят взглянуть на этого бесстрашного человека, так дорого поплатившегося за подвиг… Всем хочется узнать его имя…
Но в эту минуту приносят носилки, и Чайкина бережно кладут на них и несут в госпиталь…
Целая толпа сопровождает его.
— Что, он жив? — спрашивают друг у друга.
Доктор, шедший рядом с носилками, отвечает, что жив.
— Может поправиться?
Доктор пожимает плечами.
В эту минуту к носилкам подбегает Макдональд-Дэк. Заглянув в лицо Чайкина, он восклицает:
— Я так и думал… Это Чайк!..
— Кто он такой? — спросил у Макдональда какой-то господин.
— Русский эмигрант… матрос…
Господин поспешно стал записывать сообщенное известие в записную книжку.
— Превосходнейший человек… Золотое сердце…
— Сколько ему лет?
— Кажется, двадцать пять.
— Какой он наружности?
— Да вам зачем?
— Я репортер…
— В таком случае я вам могу о нем кое-что сообщить… Это… это единственный в своем роде парень! — проговорил взволнованно Макдональд.
И он стал рассказывать репортеру о Чайкине.
Когда носилки вынесли на гору, к Макдональду подошел Старый Билль, шедший на пожар.
Когда Билль услыхал от Макдональда о подвиге Чайкина и о том, что он, еле живой, лежит в носилках, он угрюмо проговорил:
— Вот и первые шаги его в Америке… Бедный Чайк!..
И он пошел рядом с Макдональдом и, в свою очередь, сообщил репортеру о Чайкине, о том, как он бежал в прошлом году с клипера «Проворный» из-за того, что его наказали, о том, как он спас Чезаре, и так далее.
Репортер был в восторге. У него была готова в уме превосходнейшая статейка.
Чайкин застонал.
Билль подошел к нему.
— Сейчас, Чайк, в госпиталь вас принесут! — проговорил он необыкновенно нежно.
Чайкин открыл глаза и, казалось, не узнал Старого Билля.
— А ребенок… жив? — спросил он.
— Жив… жив, Чайк.
Чайкин закрыл глаза и очнулся только тогда, когда в госпитале его раздели и, уложивши в постель, стали перевязывать страшные ожоги, покрывавшие его тело.
Во время перевязки он стонал, испытывая невыносимые страдания.
Почти весь день у госпиталя стояла толпа, желавшая иметь сведения о положении больного. То и дело к госпиталю подходили и подъезжали разные лица, преимущественно женщины, справляться жив ли Чайкин, и есть ли надежда на спасение. Приезжали губернатор, шериф…