Том 8. Жизнь ненужного человека. Исповедь. Лето
Шрифт:
— Дворник сам вносил чемоданы? — спросил он Евсея.
— Не сказал.
— Значит, не он вносил. Он сказал бы, тяжелы или легки. Вносили сами! — заметил Маклаков. И добавил: — Вероятно — это литература. Очередной номер.
— Надо сказать, чтобы не медля делали обыск! — проговорил Саша и скверно выругался, грозя кому-то кулаком. — Мне нужно типографию. Достаньте шрифт, ребята, я сам устрою типографию, — найду ослов, дам им всё, что надо, потом мы их сцапаем, и — у нас будут деньги…
—
Маклаков посмотрел на Евсея и спросил его:
— Вы обедали?
— Нет…
Кивком головы указывая на стол, Пётр скомандовал:
— Ешь скорее!
— Зачем же угощать объедками? — спокойно спросил Маклаков, шагнул к двери, открыл её и крикнул: — Эй, обед…
— Ты попробуй, — гнусил Саша Петру, — уговорить этого идиота Афанасова, чтобы он дал нам типографию, которая была арестована в прошлом году.
А Маклаков смотрел на них и молча крутил усы. Внесли обед, и вместе с лакеем в комнате явился круглый рябоватый и скромный человек. Он благожелательно улыбнулся всем и сказал:
— Сегодня вечером в зале Чистова — банкет революционеров. Трое наших отправляются туда официантами — между прочими — вы, Петруша.
— Опять я! — вскричал Пётр, и его лицо покрылось пятнами, постарело, озлобилось. — За два месяца третий раз лакея играть! Позвольте же!.. Не хочу!
— Об этом вы скажите не мне!
— Соловьев! Почему именно меня всегда назначают лакеем?
— Похож! — сказал Саша, усмехаясь.
— Назначено трое! — повторил Соловьев, вздохнув. — Пива бы выпить?
— Вот видите, Маклаков, — заговорил Саша, — у нас никто не хочет работать серьёзно, с увлечением, а у них дело развивается. Банкеты, съезды, дождь литературы, на фабриках — открытая пропаганда…
Маклаков молчал, не глядя на него.
Заговорил круглый Соловьев, тихо и ласково улыбаясь:
— А я сегодня на вокзале девицу поймал с книжками. Ещё летом на даче заметил я её — ну, думаю, гуляй, милая!.. А сегодня хожу по вокзалу, готовых у меня никого нет, смотрю — она идёт с чемоданчиком… Подошёл, вежливо предлагаю — пожалуйте со мной на два слова. Вижу — вздрогнула, побелела и чемоданчик за спину прячет. А, думаю, милашка моя глупенькая, попалась! Ну, сейчас её в дежурную, вскрыли багажик, а там «Освобождение», последний номерок, и всякое другое вредное дрянцо. Отвёз девочку в охранное — что делать? Карасики не ловятся — и щурёнка съешь. Едет, личико от меня в сторону отвернула, щёчки горят, а на глазках слезинки. Но — молчит. Спрашиваю — удобно вам, барышня? Молчит…
Соловьев тихонько и мягко засмеялся, его рябое лицо покрылось дрожащими лучами морщин.
— Кто она? — спросил Маклаков.
— Доктора Мелихова дочь.
— А-а… —
— Солидный человек, имеет ордена — Владимира и Анны, — сообщил Соловьев.
— Я его знаю! — повторил Саша. — Шарлатан, как все они. Пробовал меня лечить…
— Вас теперь один господь мог бы вылечить! — ласково сказал Соловьев. — Быстро вы разрушаетесь здоровьем…
— Подите к чёрту! — крикнул Саша. — Чего вы ждёте, Маклаков?
— А вот он поест…
— Эй, ты, глотай живее! — крикнул Саша Климкову. Обедая, Климков внимательно слушал разговоры и, незаметно рассматривая людей, с удовольствием видел, что все они — кроме Саши — не хуже, не страшнее других. Им овладело желание подслужиться к этим людям, ему захотелось сделаться нужным для них. Он положил нож и вилку, быстро вытер губы грязной салфеткой и сказал:
— Я — готов.
Распахнулась дверь, в комнату, согнувшись, вскочил вертлявый растрёпанный человек, прошипел:
— Тиш-ше!
Высунул голову в коридор, послушал, потом, тщательно притворив дверь, спросил:
— Не запирается? Где ключ?
Оглянулся и, вздохнув, сказал:
— Слава богу!
— Э, дубина! — презрительно прогнусил Саша. — Ну, что такое? Опять хотели бить тебя?
Человек подскочил к нему и, задыхаясь, размахивая руками, отирая пот с лица, начал вполголоса бормотать:
— И — хотели! Конечно. Хотели убить молотком. Двое. Шли за мной от тюрьмы, ну да! Я был на свиданиях, выхожу — а они у ворот стоят, двое. И один держит в кармане молоток…
— Может быть, это револьвер? — спросил Соловьев, вытягивая шею.
— Молоток!
— Ты видел? — с усмешкой осведомился Саша.
— Ах, я же знаю! Они решили молотком. Без шума — р-раз…
Он оправлял галстук, застёгивал пуговицы, искал чего-то в карманах, приглаживал курчавые потные волосы, его руки быстро мелькали, и казалось, что вот они сейчас оторвутся. Костлявое серое лицо обливалось потом, тёмные глаза разбегались по сторонам, то прищуренные, то широко открытые, и вдруг они неподвижно, с неподдельным ужасом остановились на лице Евсея. Человек попятился к двери, хрипло спрашивая:
— Это — кто?
Маклаков подошёл к нему, взял за руку.
— Успокойтесь, Елизар, это свой.
— Вы его знаете?
— Скотина! — раздался раздражённый возглас Саши. — Тебе лечиться надо…
— Вас под вагон конки толкали? Нет? Так вы погодите ругаться…
— Вот, смотрите, Маклаков… — заговорил Саша, но человек продолжал с яростным возбуждением:
— Вас ночью били неизвестные люди? Ага! Вы поймите — неизвестные люди! Таких людей, неизвестных мне, — сотни тысяч в городе… Они везде, а я один.