Том 84. Полное собрание сочинений.

Толстой Лев Николаевич

⁶ В. Ф. Булгаков в своем дневнике («Лев Толстой в последний год его жизни», изд. «Задруга», 3-е, М. 1920, стр. 224—225) так описывает костюм, в котором Орленев явился в Ясную Поляну: «Живописно драпируется в плащ, в необыкновенной матросской куртке с декольте и в панаме».

⁷ 22 июня Толстой кончил присланные к тому времени корректуры книжек «Пути жизни».

⁸ Под «записками» Толстой разумел автобиографию С. А. Толстой «Моя жизнь», которой она была занята много лет. Содержание этой автобиографии ему не было известно.

* 829.

1910 г. Июня 23. Отрадное.

Удобнее¹ приехать завтра днем но если необходимо приедем

ночью.

Засека. Графине Толстой.

Телеграмма. Является ответом па телеграмму из Ясной Поляны, адресованную A. Л. Толстой: «Софье Андреевне сильнее нервное расстройство, бессонницы, плачет, пульс сто, просит телеграфировать. Варя». Телеграмма эта, кроме двух последних слов, составлена была С. А. Толстой; но, боясь, что дочь и муж, зная ее истеричность и склонность к преувеличению, ей не поверят, она просила В. М. Феокритову поставить под телеграммой свое имя.

¹ К этому слову в подлиннике рукой С. А. Толстой сделана сноска: «Чертковский стиль и бессердечие». Самое слово подчеркнуто ею красным карандашом и трижды чернилами.

* 830.

1910 г. Июня 23. Отрадное.

Приезжаем сегодня пятеро Засека девять вечера.

Засека Толстой.

Телеграмма.

Не дождавшись ответа на составленную ей и отправленную 22 июня за подписью В. М. Феокритовой телеграмму, С. А. Толстая в тот же день отправила вторую телеграмму за своей собственной подписью: «Умоляю приехать скорей — двадцать третьего». Вскоре был получен ответ на ее первую телеграмму (см. № 829). Ответ этот привел ее в крайнее раздражение. Она написала новую телеграмму: «Думаю, необходимо» — и по тем же соображениям, что и первую, подписала ее именем В. М. Феокритовой.

831.

1910 г. Июля 14. Я. П.

14 Июля 1910.

1) Теперешний дневник никому не отдам, буду держать у себя.¹

2) Старые дневники возьму у Черткова и буду хранить сам, вероятно, в банке.

3) Если тебя тревожит мысль о том, что моими дневниками, теми местами, в к[оторых] я пишу под впечатлением минуты о наших разногласиях и столкновениях, что этими местами могут воспользоваться недоброжелательные тебе будущие биографы, то не говоря о том, что такие выражения временных чувств, как в моих, так и в твоих дневниках никак не могут дать верного понятия о наших настоящих отношениях — если ты боишься этого, то я рад случаю выразить в дневнике или просто как бы в этом письме мое отношение к тебе и мою оценку твоей жизни.

Мое отношение к тебе и моя оценка тебя такие: как я с молоду любил тебя, так я, не переставая, несмотря на разные причины охлаждения, любил и люблю тебя. Причины охлаждения эти были — (не говорю о прекращении брачных отношений — такое прекращение могло только устранить обманчивые выражения не настоящей любви) — причины эти были, во 1-х, всё б'oльшее и б'oльшее² удаление мое от интересов мирской жизни и мое отвращение к ним, тогда как ты не хотела и не могла расстаться, не имея в душе тех основ, которые привели меня к моим убеждениям, что очень естественно и в чем я не упрекаю тебя. Это во 1-х. Во вторых (прости меня, если то, что я скажу, будет неприятно тебе, но то, что теперь между нами происходит, так важно, что надо не бояться высказывать и выслушивать всю правду), во вторых, характер твой в последние годы всё больше и больше становился раздражительным, деспотичным и несдержанным. Проявления этих черт характера не могли не охлаждать — не самое чувство, а выражение его. Это во 2-х. В третьих. Главная причина была роковая та, в которой одинаково не виноваты ни я, ни ты, — это наше совершенно противуположное понимание смысла и цели жизни. Всё в наших пониманиях жизни б[ыло] прямо противуположно: и образ жизни, и отношение к людям, и средства к жизни — собственность, к[отор]ую я считал грехом, а ты — необходимым условием жизни. Я в образе жизни, чтобы не расставаться с тобой, подчинялся тяжелым для меня условиям жизни, ты же принимала это за уступки твоим взглядам, и недоразумение между нами росло всё больше и больше. Были

и еще другие причины охлаждения, виною к[отор]ых были мы оба, но я не стану говорить про них, п[отому] ч[то] они не идут к делу. Дело в том, что я, несмотря на все бывшие недоразумения, не переставал любить и ценить тебя.

Оценка же моя твоей жизни со мной такая: я, развратный, глубоко порочный в половом отношении человек, уже не первой молодости, женился на тебе, чистой, хорошей, умной 18-летней девушке, и несмотря на это мое грязное, порочное прошедшее ты почти 50 лет жила со мной, любя меня,³ трудовой, тяжелой жизнью, рожая, кормя, воспитывая, ухаживая за детьми и за мною, не поддаваясь тем искушениям, к[отор]ые могли так легко захватить всякую женщину в твоем положении, сильную, здоровую, красивую. Но ты прожила так, что я ни в чем не имею упрекнуть тебя. За то же, что ты не пошла за мной в моем исключительном духовном движении, я не могу упрекать тебя и не упрекаю, п[отому] ч[то] духовная жизнь каждого человека есть тайна этого человека с Богом, и требовать от него другим людям ничего нельзя. И если я требовал от тебя, то я ошибался и виноват в этом.

Так вот верное описание моего отношения к тебе, и моя оценка тебя. А то, что может попасться в дневник[ах] (я знаю только, ничего резкого и такого, что бы было противно тому, что сейчас пишу, там не найдется).

Так это 3) о том, что может и не должно тревожить тебя о дневниках.

4) Это то, что если в данную минуту тебе тяжелы мои отношения с Ч[ертковым], то я готов не видаться с ним, хотя скажу, что это мне нестолько для меня неприятно, сколько для него, зная, как это будет тяжело для него. Но если ты хочешь, я сделаю.

Теперь 5) то, что если ты⁴ не примешь этих моих условий доброй, мирной жизни, то я беру назад свое обещание не уезжать от тебя. Я уеду. Уеду наверное не к Ч[ерткову]. Даже поставлю непременным условием то, чтобы он не приезжал жить около меня, но уеду непременно, п[отому] ч[то] дальше так жить, как мы живем теперь, невозможно.

Я бы мог продолжать жить так, если бы я мог спокойно переносить твои страдания, но я не могу. Вчера ты ушла взволнованная, страдающая. Я хотел спать лечь, но стал не то что думать, а чувствовать тебя, и не спал и слушал до часу, до двух — и опять просыпался и слушал и во сне или почти во сне видел тебя. Подумай спокойно, милый друг, послушай своего сердца, почувствуй, и ты решишь всё, как должно. Про себя же скажу, что я с своей стороны решил всё так, что иначе не мoгу, не могу. Перестань, голубушка, мучить не других, а себя, себя, п[отому] ч[то] ты страдаешь в сто раз больше всех. Вот и всё.

Лев Толстой.

14 Июля утро.

1910.

 

НАЧАЛО ПОСЛЕДНЕГО ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО

К С. А. ТОЛСТОЙ 31 ОКТЯБРЯ 1910 г.

Комментируемое письмо явилось следствием всего пережитого Толстым в отношениях с женою со времени возвращения его из Отрадного в Ясную Поляну. См. его Дневник 1910 г., т. 58.

¹ Вопрос о Дневниках Толстого сильно беспокоил С. А. Толстую. Его Дневники с 1847 по 1900 г. были ею отданы в Румянцевский музей, а Дневники с 1900 по 1909 г. хранились в сейфе А. Б. Гольденвейзера в банке в Москве. С. А. Толстая желала и Дневники за эти годы получить в свое распоряжение.

² Ударения поставлены Толстым.

³ Зачеркнуто: честной. В подлиннике это слово восстановлено не рукой Толстого, а рукой С. А. Толстой.

⁴Зачеркнуто: всё таки не успокоишься.

832.

1910 г. Августа 29. Кочеты.

Ты меня глубоко тронула, дорогая Соня, твоими хорошими и искренними словами при прощаньи. Как бы хорошо было, если бы ты могла победить то — не знаю, как назвать — то, что в самой тебе мучает тебя. Как хорошо бы было и тебе, и мне. Весь вечер мне грустно и уныло. Не переставая думаю о тебе. Пишу то, что чувствую, и не хочу писать ничего лишнего. Пожалуйста пиши. Твой любящий муж.