Том 84. Полное собрание сочинений.
Шрифт:
Но ты сама невольно это делаешь. Ужасно больно и унизительно стыдно, что чуждый совсем и не нужный и ни в каком смысле не интересный человек3 руководит нашей жизнью, отравляет последние года или год нашей жизни, унизительно и мучительно, что надо справляться, когда, куда он едет, какие репетиции когда играет.
Эго ужасно, ужасно, отвратительно и постыдно. И происходит это именно в конце нашей жизни — прожитой хорошо, чисто, именно тогда, когда мы всё больше и больше сближались, несмотря на всё, что могло разделять нас. Это сближение началось давно, еще до Ваничк[иной] смерти, и становилось всё теснее и теснее и особенно последнее время, и вдруг вместо такого естественного, доброго, радостного завершения 35-летней жизни, эта отвратительная гадость, наложившая на всё свою ужасную печать. Я знаю, что тебе тяжело и что ты тоже страдаешь, п[отому] ч[то] ты любишь меня и хочешь быть хорошею, но ты до сих пор не можешь, и мне ‹всё отврати[те]льно и
Прощай и прости, милый друг.
Целую тебя.
Л. Т.
Письмо это уничтожь.
Во всяком случае, пиши мне и почаще.
Зачем я пишу? Во 1-ых, чтобы высказаться, облегчить себя и, во 2-ых и главное, чтобы сказать тебе, напомнить тебе о всем значении тех ничтожных поступков, из к[оторых] складывается то, что нас мучает, помочь тебе избавиться от того ужасного загипнотизированного состояния, в к[отором] ты живешь.
Кончиться это может невольно чьей нибудь смертью, и это во всяком случае, как для умирающего, так и для остающегося, будет ужасный конец, и кончиться может свободно, изменением внутренним, к[оторое] произойдет в одном из нас. Изменение это во мне произойти не может: перестать видеть то, что я вижу в тебе, я не могу, п[отому] ч[то] ясно вижу твое состояние; отнестись к этому равнодушно тоже не могу. Для этого — чтоб отнестись равнодушно, я должен сделать крест над всей нашей прошедшей жизнью, вырвать из сердца все те чувства, к[оторые] есть к тебе. А этого я не только не хочу, но не могу. Стало быть, остается одна возможность, та, что ты проснешься от этого страшного самнамбулизма, в к[отором] ты ходишь, и вернешься к нормальной, естественной жизни. Помоги тебе в этом Бог. Я же готов помогать всеми своими силами, и ты меня учи, как?
Заезжать тебе на пути в Пет[ербург], я думаю, лучше не надо. Лучше заезжай оттуда.4 Виделись мы недавно, а я не могу не испытывать неприятного чувства по отношению этой поездки. А я чувствую себя слабым и боюсь себя. Лучше заезжай оттуда. Ты всегда говоришь мне: будь спокоен, и это оскорбляет и огорчает меня. Я верю твоей честности вполне, и если я желаю знать про тебя, то не по недоверию, а для того, чтобы убедиться, насколько ты связана или свободна.
На конверте: Москва. Хамовнический переулок. Графине Софье Андревне Толстой, свой дом.
1 Письмо не сохранилось.
2 Репетиция в Петербурге концерта, в котором участвовал С. И. Танеев. Концерт состоялся 8 февраля. С. А. Толстая присутствовала на концерте, приехав в Петербург накануне вместе с Львом Николаевичем. Последний ехал в Петербург, чтобы проститься с ссылаемыми Чертковым и Бирюковым; Толстой приехал преждевременно и выехал обратно из Петербурга (вместе с женой) до отъезда Черткова за границу. См. Дневник 1897 г., т. 53.
3 Имеется в виду С. И. Танеев. После смерти младшего сына Ивана С. А. Толстая пыталась искать успокоения в музыке. Исполнение фортепианных пьес Танеевым привело к тому, что она стала с пристрастием относиться к самому исполнителю. Дневниковые записи С. А. Толстой свидетельствуют о вспышках ее увлечения Танеевым (см. «Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1891—1897», II, изд. Сабашниковых, стр. 112, 118, 126, 140, 218). Внешние отношения С. А. Толстой и С. И. Танеева никогда не переходили границ знакомства и дружбы. О пристрастии к себе со стороны С. А. Толстой Танеев сначала не догадывался. Л. Н. Толстой сохранял спокойствие во внешних отношениях с Танеевым; слушал его музыку и исполнение, охотно беседовал с ним, играл в шахматы, но не мог не засвидетельствовать тяжести создавшегося положения. Ср. его дневниковую запись под 28 мая 1896 г. и «Диалог» 28—29 июля 1898 г., т. 53.
4 Под 5 февраля С. А. Толстая записала в своем Ежедневнике: «Поехала в Петербург, заехала к Олсуфьевым». Оттуда (из Никольского-Обольянова) вместе с Толстым она 7-го числа выехала в Петербург.
674.
1897 г. Февраля 16. Никольское-Обольяново.
Как только ты уехала, да еще и до того, как ты уехала, мне сделалось ужасно грустно, — грустно за то, что мы так огорчаем друг друга, так не умеем говорить. Главное, п[отому], ч[то] у меня к тебе и вообще не было после Петерб[урга], а особенно в нынешнее утро, никакого другого, кроме самого хорошего любовного чувства и никаких других соображений, меня огорчающих. Их и теперь нет. Пишу это затем, чтобы сказать тебе, что это чувство осталось и еще усилилось во мне после твоего отъезда, и я виню себя за то, [что] не могу выучиться обращаться с тобой не логикой, а другим — чувством. Еще пишу затем, чтобы подтвердить то, что мы решили, чтобы ты вызвала меня,
Л. Т.
На конверте: Москва. Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.
675.
1897 г. Февраля 17. Никольское-Обольяново.
Письмо мое вчера уехало. Посылаю то, что думал, и, главное, чувствовал. Нынче — вторник — встал вялым, — не бодрым, но здоровы[м] и надеюсь работать. Вообще как бы вернулся к моему состоянию, в к[отором] был до Петерб[урга]. — Ради Бога, не вини себя ни в чем, п[отому] ч[то] я и не думаю винить тебя, а только себя виню и очень в отношении тебя. Ну, так прощай пока, целую тебя очень и прошу, главное, беречь себя, не мучать себя коректурами и выписать меня, если тебе не хорошо. — Напиши поподробнее о детях, я ничего не знаю, кроме вчерашних старых открытых писем. Ну вот.
Л. Т.
Хочется еще писать тебе, после того, как ты поговорила в телефон. Грустно, грустно, ужасно грустно. Хочется плакать. Вероятно тут большая доля физич[еской] слабости, но всё таки грустно, и ничего не хочется и не можется делать. Но не думай, чтобы ты была чем-нибудь причиной. Я потому и пишу тебе, что в этом чувстве нет ли малейшей доли упрека или осуждения тебя, да и не за что. Напротив, многое в тебе — твое отношение к Чертк[ову] и Бир[юкову] — радует меня. Я пишу, что логикой нельзя действовать на тебя, да и вообще на женщин, и логика раздражает вас, как какое то незаконное насилие. Но несправедливо сказать, что нельзя общаться с вами логикой, надо сказать: одной логикой, или на ней основывая свои требования к вам. Нельзя ставить логику впереди чувства, надо, напротив, впереди ставить чувство. Впрочем ничего не знаю, знаю, что мне больно, что тебе сделал больно, и хотел бы, чтобы этого не было, и мне кроме физ[ических] причин или вместе с физ[ическими] причинами от этого очень грустно. Это у меня пройдет. А если у тебя будет, — напиши, милая, и мне будет большая радость чувствовать, что я тебе нужен. Ну и всё. Зовут обедать.
Л. Т.
На конверте: Москва. Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.
Письмо писано в два присеста. Датируется на основании почтового штемпеля: «Москва 18 февраля 1897 г.». Дате 17 февраля противоречит фраза письма: «Нынче —вторник», так как вторник падал на 18-е число; однако считаем слова Толстого ошибкой на основании следующих обстоятельств: 1) в письме значится: «Зовут обедать», следовательно, письмо могло попасть на станцию Подсолнечная лишь к вечеру и не могло быть проштемпелевано в Москве в тот же день; 2) С. А. Толстая отвечала на это письмо 18 февраля, что невозможно при датировке письма Толстого 18-м числом.
676.
1897 г. Февраля 21. Николъское-Оболъяново.
Сейчас, говорят, есть случай послать письмо. Пишу несколько слов, хотя Таня тоже написала.1 Что ты? Как здоровье? Как духом? спокойна ли, добра? Будь пожалуйста и то, и другое. Не мучай себя работой. Верь нам, близким, когда мы говорим тебе: перестань работать, передай работу другим, — найми. Главное не мучай себя. Важнее ничего нет жизни той, к[оторой] сейчас живем, и портить и грех, и глупо. — Что Сережа? что Маша? Миша? Саша? Вера? Хочется мне послать тебе письмо Маши2 ко мне о своих отношениях к тебе. Если пошлю, не показывай ей и не говори. Послать же мне хочется п[отому], ч[то] ты из него увидишь, какая она хорошая. Здесь полон, битком набит дом,3 но для меня полное одиночество и спокойствие. Нынче прекрасная погода, и я под предлогом взять от портнихи платье для Над. Мих.,4 куда посылали человека, поехал один на санках за 10 верст. Было очень хорошо. Я — духом совершенно спокоен и хорош, но желудок плох, — запор и изжога; с завтрашнего дня начинаю по твоему совету пить эмс. Прощай, мой милый друг; дай Бог, чтобы тебе также хорошо и спокойно было на душе, как и мне. Знать, что мне хорошо, тебе поможет быть покойнее. Целую тебя и детей.
Л. Т.
На конверте: Москва. Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.
1 В ACT хранится письмо T. Л. Толстой от 21 февраля.
2 Имеется в виду письмо к отцу М. Л. Толстой с московским штемпелем 17 февраля, частично опубликованное в ПСТ, стр. 99.
3 Об этом подробно T. Л. Толстая писала С. А. Толстой 21 февраля (ACT). См. также записи Толстого под 22, 23 и 24 февраля (т. 53).