Том 84. Полное собрание сочинений.

Толстой Лев Николаевич

Вчера отправил молокан с письмом и письмами.¹ Кажется, что письмо не должно оскорбить Гос[ударя].² То, что я тебе читал и что ты нашла рискован[ным], я выкинул. Нынче два раза была чудная гроза с ливнями. Лето спешит жить — сирень уж бледнеет, липа заготовливает цвет, в глуби сада в густой листве горлинки и иволга, соловей под окнами удивительно музыкальный. И сейчас ночь, яркие, как обмытые, звезды, и после дождя запах сирени и берез[ового] листа. Сережа приехал в тот вечер, как ты уехала; он постучал под мое окно, и я с радостью вскрикнул: «Соня». Нет, Сережа. Все мы дружны, и всем приятно. Работается недурно. Нынче вечером чувствую себя как будто бодрее и почти не чувствую головы. Может быть,

болезнь моя только старость. Нынче была Мар[ья] Александ[ровна]. Маша с Таней едут завтра в Тулу. Если будет в Русск[их] Ведом[остях] статья Буланже о Духо[борах],³ пришли, пожалуйста.

Прощай, целую тебя, — Машу, Мишу, что Миша?⁴ Успокоился ли? Если он так влюблен и его любят, то ему надо было бы особенно хорошо заниматься, — п[отому] ч[то] спокойно и радостно.

Ну вот и всё. Теперь 1-й час. 13-го.

Л. Т.

На конверте: Москва. Хамовники 21. Графине Софье Андревне Толстой.

¹ В 1897 г. самарское духовенство стало отбирать детей у молокан для соответствующего религиозного воздействия.

² 10 мая 1897 г. Толстой написал письмо на имя Николая II, которое было ему передано через знакомого Толстого — помощника начальника императорской главной квартиры гр. А. В. Олсуфьева. См. т. 70, а также Б. III, стр. 497—501.

³ В «Русских ведомостях» напечатана не была.

⁴ Ср. ответное письмо С. А. Толстой от 14 мая (ПСТ, стр. 688).

682.

1897 г. Мая 18. Я. П.

Ночь 18 Мая.

<Сближение твое с Т[аневым] мне отвратительно, и я не могу переносить его спокойно. Продолжая жить с тобою при этих условиях, я сокращаю и отравляю свою жизнь. Вот уж год, что я не живу. Ты это знаешь. Я говорил это тебе и с раздражением и с мольбой. Я пробовал последнее время молчание. Я всё испробовал и ничто не помогло: сближение продолжается, и я вижу, что так будет идти до конца. Я не могу больше переносить этого. Очевидно, что ты тоже не можешь прекратить этого — остается одно — расстаться. На что я твердо решился. Надо только обдумать, как лучше это сделать.

Я думаю, что лучше всего мне уехать за границу. Впрочем, обдумаем, как лучше. Одно несомненно, что оставаться в теперешнем положении нельзя. —>

Послано письмо не было. Текст его зачеркнут Толстым. Год проставляется на основании связи со следующим письмом.

О душевном состоянии Толстого, предшествовавшем написанию настоящего письма, свидетельствует ряд записей в Дневнике от мая 1897 г.

Об этих записях сам Толстой отметил в своей дневниковой тетради: «вырезал, сжег то, что написано было сгоряча»; в тетради в этом месте вырезано два листа. Вопреки приведенной записи, вырезанные листки сохранились и обнаружились в архиве П. Л. Буланже и опубликованы H. Н. Гусевым во втором томе «Летописей» Государственного литературного музея — «Л. Н. Толстой», 1938, стр. 20—21.

683.

1897 г. Мая 19. Я. П.

Ночь. 19 Мая.

Милая и дорогая Соня.

Твое сближение с Т[анеевым] мне не то что неприятно, но страшно мучительно. Продолжая жить при этих условиях, я отравляю и сокращаю свою жизнь. Вот уже год, что я не могу работать и не живу, но постоянно мучаюсь. Ты это знаешь. Я говорил это тебе и с раздражением, и с мольбами, и в последнее время совсем ничего не говорил. Я испробовал всё, и ничего не помогло: сближение продолжается и даже усиливается, и я вижу, что так будет идти до конца. Я не могу больше переносить этого. В первое время после

получения твоего последнего письма я было решил уехать. И впродолжении трех дней жил с этой мыслью и пережил это и решил, что, как ни тяжела мне будет разлука с тобой, всё таки я избавлюсь от этого ужасного положения унизительных подозрений, дерганий и разрываний сердца и буду в состоянии жить и сделать под конец жизни то, что считаю нужным делать. И я решил уехать, но когда я подумал о тебе, не о том, как мне будет больно лишиться тебя, как это ни больно, а о том, как тебя это огорчит, измучит, как ты будешь страдать, я понял, что (я) не могу этого сделать, не могу уехать от тебя без твоего согласия.

Положение такое: продолжать жить так, как мы теперь живем, я почти не могу. Я говорю почти не могу, п[отому] ч[то] всякую минуту чувствую как теряю самообладание¹ и всякую минуту могу сорваться и сделать что-нибудь нехорошее: без ужаса не могу думать о продолжении тех почти физических страданий, к[оторые] я испытываю и к[оторые] не могу не испытывать.

Ты знаешь это, может быть забывала, хотела забывать, но знала, и ты хорошая женщина и любишь меня и всё таки не хотела, я не хочу еще думать, чтобы не могла избавить меня, да и себя от этих ненужных, ужасных страданий.

Какже быть? Реши сама. Сама обдумай и реши, как поступить. Выходы из этого положения мне кажутся такие: 1) и самое лучшее, это то, чтобы прекратить всякие отношения, но не понемногу и без соображений о том, как это кому покажется, и так, чтобы освободиться совсем и сразу от этого ужасного кошмара, впродолжении года душившего нас. Ни свиданий, ни писем, ни мальчиков, ни портретов, ни грибов Ан. Ив²., ни Помер[анцева],³ а полное освобождение, как Маша освободилась от 3[андера], Таня — от П[опова]. — Это одно и лучшее. Другой выход это то, чтобы мне уехать⁴ за границу, совершенно расставшись с тобой, и жить каждому своей независимой от другого жизнью. Это выход самый трудный, но всё таки возможный и всё таки в 1000 раз для меня более легкий, чем продолжение той жизни, кот[орую] мы вели этот год.

Третий выход в том, чтобы тоже, прекратив всякие сношения с Т[анеевым], нам обоим уехать за границу и жить там до тех пор, пока пройдет то, что б[ыло] причиной всего этого.

Четвертый не выход, а выбор самый страшный, о кот[ором] я без ужаса и отчаяния не могу подумать, это тот, чтобы, уверив себя, что это пройдет и что тут нет ничего важного, продолжать жить также, как этот год: тебе самой, не замечая этого, отъискивать все способы сближения, мне видеть, наблюдать, догадываться и мучаться — не ревностью, мож[ет] быть есть и это чувство, но не оно главное. Главное, как я тебе говорил, стыд и за тебя и за себя. То самое чувство, к[оторое] я испытывал по отношению к Тане, с П[оповым], с С[таховичем], но только еще в 100 раз болезненнее. Пятый выход тот, к[оторый] ты предлагала: мне перестать смотреть на это, как я смотрю, и ждать, чтобы это само прошло, если что и было, как ты говоришь. Этот пятый выход я испробовал и убедился, что не могу уничтожить в себе то чувство, кот[орое] мучит меня, до тех пор, пока продолжаются поводы к нему.

Я испытал это впродолжен[ие] года и старался всеми силами души и не мог и знаю, что не могу, а напротив, удары, всё по одному и тому же месту довели боль до высшей степени. Ты пишешь,⁵ что тебе больно видеть Гур[евич],⁶ несмотря на то, что чувство, которое ты с ней связала, не имело никакого подобия основания и продолжалось несколько дней. Что же должен я чувствовать после 2-х летних увлечений и имеющих самые очевидные основания, когда ты после всего, что было, устроила в мое отсутствие ежедневные — если они были не ежедневные, то это было не от тебя — свидания?⁷