Тони и Сьюзен

Райт Остин Тэппен

— Жена твоя, да. Помню я твою жену, блядь.

— Мою жену и дочь, которых ты убил.

— Спокойно, слушай. Говорю же, несчастный случай.

Выжди. Сдержи свою радость, сбереги рвение.

— Так. Что за несчастный случай?

— Слушай, мистер, я понимаю, что это твои жена и ребенок, и я сочувствую твоей утрате, но это не извиняет, как они с нами обращались.

— Как они с вами обращались?

— Они сами напросились.

Что же. Это хорошо. Это приглашает к радостному беспримесному гневу. Но сдержи его, пусть пар наполняет цилиндры, а не вылетает

в трубу. Не повышай голоса, ровно:

— Что это значит — сами напросились?

— Тебе надо знать? Не, мистер, не надо тебе знать.

— Скажи мне, как же, по-твоему, они сами напросились.

— Они обзывали нас погаными словами.

— И были правы.

— Они нам не доверяли, у них были грязные мысли. Мистер, они настроились против нас с самого начала. Мы ничего не могли с этим поделать. Они решили, что мы уголовники, и убийцы, и насильники, — сразу, как мы появились. Ты видел эту свою дочку, когда мы колесо чинили. Они вели себя так, как будто мы — сволота. Когда мы сели в машину, они подумали, что это конец света, типа мы им глотки перережем и трупы отдерем. Знаешь, мистер, у меня гордость есть, как со мной говорят, и какие-то вещи я не терплю.

Медленно и спокойно. Тони сказал:

— Их подозрения оправдались.

— Они сами нарвались.

— Вы убийцы и насильники. Вы их убили и изнасиловали.

— Слушай, знаешь что, когда меня в чем винят, это оскорбление, это мне право дает. Винит меня Лила, что я Дженис трахаю, — ей-богу, трахну Дженис. Если твоя дочка, блядь, думает, что я насильник, — ей-богу, изнасилую.

— Они были правы, что вас боялись. Все, чего они боялись, сбылось.

— Потому что они сами, блядь, напросились.

— Они были правы, что вы сволота, потому что вы и есть сволота.

— Слушай, ты дебил, блядь.

— Нет у тебя прав. Ты потерял свои права, когда убил Лору и Хелен.

— У меня столько же прав, сколько у тебя.

— Нет у тебя прав. Я год этого ждал.

— Да ну?

Тони Гастингс понимал, что это удовольствие от пистолета в руке и данного им права оскорблять — вероломная и опасная сила, так как каждое новое оскорбление должно будет подкрепиться его готовностью этот пистолет применить. Он гордился тем, что пошел на этот риск, гордился смелостью, которую обретал с каждой минутой.

Он сказал:

— Знаешь что, никому не сойдет с рук то, что ты мне сделал.

— Не сойдет?

— Ты на меня напал — это была ошибка, которой ты не забудешь.

— Я тебя боюсь.

— Ты погубил мою жизнь, тебе стоит бояться.

— Ну надо же, знал бы я, что гублю твою жизнь…

— Я намерен заставить тебя мучиться. Чтоб помнил: причина твоих мучений в том, что ты сделал.

Тони подумал: я говорю как Бобби Андес. Рэй, похоже, не впечатлился.

— И как ты собираешься это сделать?

Он задумался над этим, изъян в его силе, ответа он не знал. Власть была только на сейчас, пока они тут вдвоем и у него пистолет. Он посоображал, как подкрепить угрозу, продлить удовольствие.

— Я сдам тебя обратно Андесу.

— Не выйдет, — сказал Рэй. — Там уже решили, что у вас ничего по делу нет.

Как сделать так, чтобы было зловеще и пугающе.

— У Андеса на тебя свои планы.

— Андес сам теперь в заднице.

Это, возможно, правда.

Правда и то, что этот оргазм власти основывается на предпосылке, которой у него не было, а именно что он собирается убить Рэя Маркуса. Но была и восторженная мысль, что теперь он свободен это сделать, хотя и не знал, откуда эта мысль взялась. Такое чувство, что это его право, оно ему дано. Или даже долг, который оковал это право в золото, — можно наконец дать себе волю. Он обратил взгляд назад, доискиваясь, откуда взялась эта свобода, которая делает убийство Рэя Маркуса не душегубством, а правом или долгом?

Он вспомнил, как Бобби Андес сказал: «Убейте его в порядке самообороны». Он сомневался, что это — то.

Он подумал: Тони Гастингс, профессор математики. Не для таких моментов мысль.

Он подумал: готов ли Тони Гастингс, профессор математики, на сдобренную сочувствием, но скандальную славу и возможный арест за совершенное в состоянии аффекта преступление, к которому всякий отнесется с пониманием?

Рэй, рассматривая его, спросил:

— Так что же ты меня просто не убьешь, слушай?

— Убью, если придется. Думаешь, нет?

— Да ладно, слушай, ничего ты не понимаешь. Убивать здорово. Тебе надо когда-нибудь попробовать.

— Здорово? Да, для тебя.

— Ага, здорово.

— Тебе было здорово убивать мою жену и дочь?

— Ну да. Да, это здорово было.

Здорово? Тони услышал это слово. Он заставил себя изобразить потрясение:

— Ты сидишь тут и говоришь, что здорово было убивать мою жену и дочь?

— Это приходит, — сказал Рэй. — Этому надо научиться, как охотиться. Дальше само пойдет. Надо убить кого-нибудь — тогда поймешь, каково это.

Перед Тони словно сиял ослепительный свет. Рэй продолжал говорить:

— Мои дружки, Лу с Турком, — они не догоняли. Они напугались до усрачки, когда твои умерли. До усрачки. Они думали, их обвинят в убийстве. До кого-то медленнее доходит, чем до других.

— Ты не заслуживаешь жизни, — сказал Тони.

— Ты попробуй, Тони. Убей кого-нибудь, точно тебе говорю, еще захочется. Ты такой же, как все.

— Ты поэтому это сделал? — спросил Тони. — Потому что здорово было?

— Ну. Поэтому.

В этот миг Тони почувствовал приступ вроде бы отвращения, а на самом деле — радости. Свет был ослепительный, и он озарил различие между ним и Рэем, такое простое. Рэй неправ, Тони не такой, какими в Рэевом представлении являются все люди, он принадлежит к другому виду, о котором дикарь Рэй не имеет ни малейшего понятия. Не в том дело, что Тони нечувствителен к радостям убийства или глух к ним, а в том, что он слишком много знает, у него слишком богатое воображение, чтобы получать такого рода удовольствие. Он не недорос до того, чтобы оценить эти радости, а перерос их как естественный этап развития. Идею, что убивать — здорово, вытравил и искоренил в нем цивилизующий процесс, которого Рэй не разумел, и Тони яростно и мстительно презирал это неразумение. От этого у него возникло светоносное незамутненное чувство — там, где прежде были мрак и неясность. Он почувствовал себя уверенно. Он почувствовал, что прав, понял, что может доверять своим инстинктам и ощущениям. Он почувствовал, что к нему пришли новые силы, и в этом вдохновенном настроении принял решение.