Тонкий профиль
Шрифт:
— Нет, у меня в цехе другое положение, — сказал Игорь Михайлович, — кадры устойчивые. Разгадка простая — средний заработок в цехе сравнительно высок. И низкооплачиваемых рабочих у нас вообще мало.
— Это показатель культуры производства, — заметил я.
— Но есть такие странные аномалии, — продолжал Игорь Михайлович, — очень странные. Работают у нас люди с высшим техническим образованием на рабочих должностях. Простыми сварщиками. А почему?
— Да, действительно, почему? — заинтересовался я.
— Причины, видимо, разные. Одни потому, что так им выгоднее: хороший сварщик и по сей день получает
Я подумал: действительно, странно! Не испытываешь уважения к людям, которые из-за лишнего рубля забросили в угол свой инженерный диплом, знания, чувство долга. Не единым же рублем жив человек! Ну, а сама система заработной платы на заводах? Нет ли в ней тоже определенных несоответствий? Человек с годами набирается опыта, мастерства, казалось бы, и его зарплата должна повышаться. Но на этой шкале есть критические точки, где линия вдруг падает вниз.
— Да что там говорить, вот вам живой пример, — обернулся к двери Игорь Михайлович, — наш партийный секретарь, рабочий человек, Крючков Валентин Ионович.
Я тоже повернулся к двери и увидел Крючкова, он входил в кабинет. Подошел, присел около стола. Молодой, темноволосый, крепко скроенный, с простым румяным, круглым лицом и живыми глазами. Сказал Усачеву негромко:
— Игорь Михайлович, мне сегодня выступать на собрании, кое о чем хотел посоветоваться…
— Подожди минутку, тут интересный разговор.
Через минутку и сам Крючков оказался вовлеченным в него, загорелся и, поддакивая Усачеву, все повторял:
— Да, вот видите, как получается!
А получалось так, что когда Крючков был сварщиком, он получал 220 рублей. Начальник цеха, заметив его старание, стал тянуть Крючкова в мастера. Но тот не торопился. Мастер получает меньше сварщика, а отвечает за многих.
— Ты же коммунист! Учили тебя! — сказал ему Усачев. — Разве вся жизнь в этих рублях?
Крючков согласился. Хотя не надо быть ханжой, деньги — это деньги. Однако, став мастером, Валентин Ионович работал хорошо. Прошло немного времени, и коммунисты цеха выбрали его освобожденным партийным секретарем. Как мастер Крючков получал меньше своих подчиненных, теперь он получает еще меньше, столько, сколько получал, когда начал подручным сварщика. Кривая его зарплаты вернулась к исходной точке.
Теперь возьмите не меня, а моего друга Колю Падалко, — предложил Крючков. — Четыре года назад он Стал бригадиром сварщиков, заработок его — среднее от общего заработка рабочих бригады, а следовательно, меньше, чем у лучших, и меньше того, что он зарабатывал сам, когда стоял у сварочного аппарата. Разве это дело? — закончил Крючков.
Я подумал тогда, что Крючков прав. Но мог ли я Предположить, что именно ему, Валентину Ионовичу, придется в скором времени окунуться в самую гущу подобных жгучих вопросов и как профсоюзному деятелю заняться делами по урегулированию зарплаты, организации соревнования, бытовыми нуждами, жилым строительством, санаториями, туризмом, отдыхом людей, их здоровьем и самочувствием — одним словом, всем тем кругом многоликих, многоплановых, сложных проблем жизни, которыми на любом заводе всегда по горло занят профсоюзный комитет.
В следующий свой приезд в Челябинск я вдруг узнал, что Игоря Михайловича Усачева уже нет на заводе. Он стал директором другого уральского завода — в Свердловской области. Это известие не столько удивило меня, сколько заинтересовало: Усачев в моем представлении так прочно был связан с Челябинским трубопрокатным, так слился с его судьбой, что мне захотелось подробнее узнать, как чувствует себя Игорь Михайлович на новом месте.
Так случилось, что первым делом я пошел к Николаю Падалко. Пошел домой, часов в десять утра, через час после его ночной смены.
Падалко редко ложится отдыхать сразу же после ночной, хотя смена эта самая тяжелая и в коротких ее перерывах всякого клонит в сон. Однако к утру вновь приходит состояние активной энергии, рабочего возбуждения, даже дома по энерции хочется что-то делать, найти занятие рукам.
— Вот только после душа у меня почему-то краснеют глаза, — признался Николай, — и многие думают, что я устал. Тем более, что мы на участке бросили клич: "Даешь четыреста двадцать минут чистого, плодотворного труда!"
Падалко пояснил мне, что это означает особую четкость, собранность, полную мобилизацию сил, каждая минута должна быть полновесно трудовой. Давно пора дать бой всякого рода развинченности, перекурам, бестолковщине в рабочее время.
— Работать так работать. Что называется, с полной выкладкой! — заметил Николай Падалко. — И тебе больше пользы, и заводу.
Партком цеха, членом которого являлся Падалко, одобрил это начинание. О нем Падалко рассказывал на Всесоюзном совещании металлургов в Москве, на совещании трубопрокатчиков Урала в городе Первоуральске, А оттуда, из Первоуральска, всего час езды до Северского трубного завода имени Меркулова, где тогда директорствовал Игорь Михайлович Усачев.
Повидаться со старым товарищем отправилась целая группа челябинцев. Вместе с Падалко были Степан Гончарук, тоже Герой Социалистического Труда, мастер печей, сварщик Николай Волков. Игорь Михайлович обрадовался землякам, повел в кабинет, угостил, сам прошелся с ними по всем цехам. Завод старинный, стоит на Урале с демидовских времен, имеет свою историю, традиции. Конечно, не чета челябинскому гиганту, но но-своему интересный, растущий.
— Наш Игорь Михайлович какой-нибудь год там или чуть больше, а люди его уже признали, уважают. Мы с рабочими говорили — хвалят, — сказал мне Падалко с чувством искренней гордости за товарища, с которым работал вместе столько лет.
…Были два футболиста-погодки в заводской команде, вместе гоняли мяч, вместе спешили в заводские цехи. Один к тридцати шести годам стал директором предприятия, другой остался рабочим — известным, заслуженным, во только рабочим. Не примеривает ли Падалко свою судьбу к судьбе Усачева с ощущением некоей душевной горечи, с сознанием неисполненных надежд?
Конечно, я не задавал ему таких вопросов. Я думаю, он и не прочел их в моих глазах. Но все же сам заговорил об этом, подталкиваемый, видимо, контрастностью возникшего сопоставления и потребностью выразить свое, должно быть, не раз обдуманное отношение к жизни.