Тонкий профиль
Шрифт:
Чудновский отправился в городской сквер, потом решил прокатиться на трамвае, как в детстве, он тогда любил кататься по городу, и посмотреть те районы, в которых по занятости своей редко бывал. Например, район металлургического завода.
Трамвай вначале бодро бежал под уклон, потом, словно преодолевая усилие, начал взбираться в гору. Через десять минут по обе стороны от трамвайных путей потянулись небольшие домики, перемежающиеся пустырями. Однако это была не окраина Челябинска, через несколько остановок на горизонте начали выдвигаться белые прямоугольники, башни, полукружья больших зданий. Скоро трамвай, весело позванивая,
Чудновский решил поискать здесь парк отдыха. И нашел. Традиционная арка над воротами сияла кумачом: "Добро пожаловать!" За изгородью виднелся пруд, какие-то, должно быть, увеселительные павильоны, маленький кинотеатр и заведение общественного питания с броской вывеской "Шашлыки".
Чудновский зашел в этот ресторанчик, чистенький и даже уютный. Хорошо, что эстрада в углу пустовала. Было тихо, прохладно, малолюдно. И шашлык подали неплохой — сочное мясо под крепким соусом.
Чудновский по своему вкусу расположил на столе тарелки, соусницы, графинчик с поблескивающим в солнечных лучах коньяком. В нем сверкала янтарная желтизна.
Это на заводе, торопясь по делам, Чудновский мог быстро съесть первое и второе, даже не глядя в тарелку. Но дома или в ресторане любил, по выражению Ирины, покейфовать, становился гурманом. Дома он любил и умел сам готовить, а потом наслаждался едой.
Откуда-то из глубины парка донеслась песня. Наверное, трансляция по радио. Мужской голос жаловался на любовь и тоску. Потом запела женщина, голосом низким, грудным, похожим на мужской. Она пела по-польски, наверное, о том же, не жалуясь и не грозя, а только выливая свою истомившуюся душу в мелодии, от которой хотелось плакать.
Чудновский под эту музыку почему-то стал думать о том, что отношения его с директором оставляют желать много лучшего. Не вчера началась и, должно быть, но завтра закончится их многолетняя размолвка.
И чем дольше он думал об этом, тем яснее ему становилось, что ни здесь, ни в каком ином тихом месте ему ни сегодня, ни завтра не удастся уйти от себя, от дурного настроения, от сознания душевной горечи и неудовлетворенности, которые в последнее время все чаще мучили его…
В понедельник, в конце рабочего дня, Чудновский почувствовал себя неважно. Ныло сердце. Казалось, кто-то сжимает его в большой ладони, и от этого холодеет все в груди, а боль отзывается в лопатке и левой руке.
Стенокардия. Неустойчивое кровяное давление. Он был "шестидесятником", как шутила Ирина, а кто из тех, кому перевалило за шестьдесят, не имел стенокардии в той или иной степени.
Чудновский попытался не обращать внимания на сердечные боли. Но когда его вдруг сильно шатнуло по пути от письменного стола к книжному шкафу и он, изумленно остановившись, даже протянул руку к стене, ища опоры, Чудновский решил больше не бороться с этим состоянием и ехать домой.
Ирина тут же прибежала из больницы, смерила давление, уложила отца на диван, отобрала книгу.
— Детектив, дочка, легкое чтение, — взмолился Чудновский.
— Лучше не читать, я тебе включу радио.
— О, боже, какая тоска! — вздохнул он, но подчинился.
На следующий день Ирина предложила отцу обследоваться у нее в больнице, что сулило Чудновскому мало радости и чего он всегда избегал по мере возможности. Ему хотелось уехать на дачу, остаться одному с радиоприемником, магнитофоном, телевизором, который он надеялся втайне от дочери время от времени включать.
Покой, сосновый воздух, тишина на даче со всеми ее целебными достоинствами легли на весы сомнений Ирины и перевесили. Чудновского увезли на дачу.
Пока Ирина находилась на работе, за ним ухаживала молчаливая домашняя работница Дарья Васильевна, живущая в семье уже давно и сейчас дотягивающая последние полгода перед уходом на пенсию.
Дарья Васильевна или, по-домашнему, просто Даша, обожала слушать радио, уважала ученых и военных, в газетах читала главным образом некрологи. Обычно утром обменом мнениями по поводу того или иного траурного сообщения и заканчивалась беседа Чудновского с Дашей. Или еще она спросит про какого-нибудь известного человека: "Взойдет ли он в историю?" Дарья Васильевна и у "хозяина" несколько раз допытывалась об этом, на что Чудновский отвечал определенно, что в историю он не взойдет.
А затем наступала на даче полная тишина, и Алексей Алексеевич мог дремать, просыпаясь, думать и вспоминать, пока им вновь не овладевала дремота. Но, странное дело, мысли не уплывали в некие философские дали, в глубины его любимой космогонической теории, а все вертелись вокруг взаимоотношений с Осадчим, злободневных пустяков, которые не должны были, казалось, задевать, однако остро и больно ранили его.
Не поднимая головы от подушки, Чудновский мог видеть через открытую дверь часть своего участка. Болезнь всегда обостряла у него чувственное восприятие природы. Пожалуй, никогда Алексей Алексеевич не ощущал с такой полнотой все ее очарование. И близость бора, разогретого летним зноем, и хинную горечь сосновой коры, которой пропитался воздух, и благоухающие цветы, и сухой аромат кустов малины у соседнего забора, а когда ветер с близкой поляны, где гудел трактор, залетал на террасу, он щекотал ноздри Чудновского бензиновым холодком и сытым, плотным запахом свежевспаханной земли.
Временами начинал шуметь дождь — влажное дыхание бора становилось ощутимее, усиливались все запахи, отовсюду веяло бодрящей прохладой, и капли торопливо стучали в окно, дробно бились о крышу, словно бы там работала какая-то огромная, пишущая машинка, выстукивая очень длинную депешу, ему, Чудновскому, предупреждение о болезнях, подступающей старости и немощи духа.
Да, днем лежать одному на даче было тоскливо. Но к вечеру приезжала Ирина, садилась у ног отца, прикрытых пледом, развлекала его рассказами о городских новостях, о знакомых, избегая только лишь двух тем: больницы и завода. Да и сам Чудновский в эти часы старался не думать о делах.
Через неделю кровяное давление удалось снизить почти до нормы. Чудновский заметно повеселел. Он вставал уже с дивана, бродил по участку, присаживался на скамейку около своего телескопа.
В субботу вечером неожиданно нагрянули гости. Ирина не предупредила об этом отца, не хотела или не успела. Чудновский сидел за своим любимым маленьким столиком у телескопа, когда услышал гудок подъехавшей "Волги", потом увидел людей, входивших в его калитку.
Впереди шагала Ирина, за нею Терехов, сзади него — человек, которого Чудновский узнал не сразу, а потом вспомнил — Алик Коваль, сотрудник научно-исследовательского трубного института.