Тоннель
Шрифт:
— Да! — сказал Валера хрипло и попытался одновременно встать, обернуться и сделать вид, что не спал. — Да! Едем?..
Шеф неожиданно засмеялся.
— Старый ты стал, Валерка, — сказал он с удовольствием. — Размяк, разжирел. На пенсию тебя надо было отправить.
Валера, который был младше шефа на девять лет, спорить не стал, а захлопал глазами и улыбнулся, изобразив (без особого, к слову, труда) на лице придурковатую растерянность, и на всякий случай даже немного покряхтел, растирая шею. Все эти действия призваны были подтвердить правоту старика и, если удастся, рассмешить его еще раз. И действительно, тот не злился. Совершенно напротив, он как будто был очень чем-то доволен.
— Открывай, —
Удивительный этот приказ поразил Валеру настолько, что он обернулся еще раз, словно желая проверить, не продолжается ли шутка. За без малого семнадцать часов старик не вышел из машины ни разу. Благодаря его давнишней аденоме простаты, по причине которой под средним сиденьем роскошного Майбаха специально установлен был биотуалет (тайна, разглашение которой могло стоить водителю головы), в этом просто не было нужды. И решение покинуть бронированную крепость сейчас, когда снаружи творилось черт знает что, а рядом не было даже телохранителя, показалось настолько на старика не похоже, что Валера впервые в жизни задумался о том, чтобы не подчиниться. На случай, если дед сошел-таки с ума или, скажем, со скуки наклюкался вискаря из хрустального графина и рвался теперь на подвиги, за которые, подвиги, с него, Валеры, впоследствии опять-таки непременно сняли бы голову. Но графин стоял почти полный, а глаза у шефа были хотя и желтые, но трезвые и смотрели ясно.
— Выходим, — рявкнул дед своим прежним недобрым голосом и взялся за ручку двери, и Валера оробел, сдался и послушно отпер центральный замок. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 15:33
Кот уже двадцать минут вопил не переставая, на одной противной режущей ноте, а временами еще опрокидывался набок и принимался яростно драть сетку. И молодой лейтенант прямо на ходу легко расстался с детской мечтой и простил наконец маму, уверившись в том, что она права и что коты и собаки — одинаковый геморрой.
А вот малютку-доктора, похоже, кошмарные эти звуки скорее радовали. Он то и дело заглядывал в переноску и ласково бормотал «ну не надо, не злись, брат», и даже немного порозовел под слоем цементной пыли, хотя выглядел по-прежнему так, словно только что выбрался из-под завалов.
Запах, едва выносимый возле решетки, тоже постепенно слабел, а сразу за чьей-то одиноко стоящей Шкодой с отломанным зеркалом исчез вовсе. И пускай воздух оставался горячим и несвежим, дышать стало легче. И вообще — стало легче, хотя объяснить себе это лейтенант не мог. И зачем идет следом за чумазым стоматологом, тоже понимал не до конца. Но во-первых, больше идти ему было некуда, а во-вторых, кому-то надо было нести коробку с лекарствами, одноразовыми шприцами и початой бутылкой водки, так как у доктора руки были заняты котом.
И когда впереди наконец показались машины, оба они — и доктор, и лейтенант — непроизвольно ускорили шаг. Первый — потому, что надеялся разыскать сердитую женщину в кроксах и спросить, нет ли у нее еще молока, а второй — просто так, за компанию, потому что не знал, куда еще себя деть.
Странно было, правда, что никто не бродит по проходам и не слышно голосов. Даже на расстоянии такое скопление людей все равно производило бы шум: кто-то бы хлопал дверцами, кашлял, разговаривал или смеялся. Должны были шаркать ноги, хрустеть пакеты и щелкать зажигалки, и наверняка кричал бы чей-то ребенок; но, кроме кошачьих воплей и эха, других звуков не было. Аварийное освещение было тусклое, как в больнице ночью, одна из потолочных ламп мигала. Выстроенные в три ряда автомобили стояли пустые, точно такие же, как и брошенная позади Шкода Рапид. И маленький доктор споткнулся и замолк, потому что мгновенно провалился в свой недавний кошмар, в котором люди исчезли и он остался в тоннеле один. И подумал даже, что, возможно, до сих пор сидит
А лейтенант, которого безлюдные ряды потрясли ничуть не меньше, почувствовал себя персонажем фильма про зомби, который вышел на улицу последним и обнаружил, что остальные уже съедены. И пожалуй, схватился бы сейчас за пистолет, если б не держал идиотскую коробку с водкой и таблетками.
Доктор медленно наклонился, поставил переноску на пол и вытер лицо. Руки у него дрожали.
— А! — выдохнул лейтенант и хлопнул бы себя по лбу, если б не все та же коробка. — Они ж за едой ушли. Она ж еду хотела раздавать, точно. Сука, вот я щас кирпичей наложил, реально.
Ни в одном, даже самом причудливом своем кошмаре маленький стоматолог не смог бы представить выражение «наложить кирпичей», потому что никогда прежде его не слышал. Этот дикий набор слов просто не мог появиться в его собственном личном бреду, и значит, лейтенант несомненно был настоящий. А раз так, остальное тоже происходило наяву.
— Ну, тогда пойдемте, наверное? — предложил он и поднял кота, который в самом деле был жив, недоволен и не ел со вчерашнего дня.
— Ну пошли, чё, — вздохнул лейтенант, перехватывая коробку поудобнее.
Спустя десять минут они миновали длинный Майбах Пулман с зеркальными стеклами, причем в тот самый момент, когда Валера начал распахивать дверь и высунул бритую голову в проход. Но шли они молча и по другой стороне, а запертому в переноске коту тоже как раз надоело орать, так что водитель Майбаха просто их не заметил. А они, в свою очередь, не заметили его и до баррикады добрались в полной уверенности, что тоннель позади абсолютно необитаем.
Увидев перед собой возбужденно гудящую толпу, доктор предположил, что это та самая очередь за едой, окончательно уверился в том, что все-таки не бредит, и заметно повеселел. Лейтенант же, напротив, смутился и пошел медленнее — он-то знал, что до польского рефрижератора оставалось еще минимум километра полтора, ничего хорошего поэтому не ожидал и почувствовал острое желание повернуть обратно, пока его опять не затащило в какую-то новую мутную разборку. Но было, разумеется, поздно. Кто-то в задних рядах обернулся и заметил человека в форме, и через мгновение стоматолог и лейтенант оказались в самой гуще людей и событий.
До насилия дело пока не дошло, но какой-то обмен аргументами, очевидно, успел состояться, и аргументы эти были такого толка, что отношения между защитниками баррикады и владельцами окрестных машин оказались испорчены безнадежно.
— Это что же это творится такое, посмотрите на них! Собрали, значит, своих. Сговорились у всех за спиной, — сообщила знакомая лейтенанту хозяйка сеттера с платочком на шее. — И мало того что воду забрали всю, так пройти еще не дают, из автобуса людей выгнали! Ходят, смеются, рожи наглые! Бандиты!
Говорила она громко, а последнюю фразу прокричала в сторону баррикады. Рядом маячил ее муж в клетчатой рубашке, тяжелый и мрачный, с гневным кирпичным румянцем.
— Это здесь они смелые, дома бы побоялись у себя! — поддержал другой женский голос, и доктор узнал строгую тетку в кроксах, которая утром нашла ему тонометр и антибиотики для мальчика.
— А кого им тут бояться? Полицию, что ли? — спросил мужчина в брезентовой кепке, похожий на грибника. — У них же все куплено, их даже не трогает никто. Баранов хотите резать своих в центре города — пожалуйста. Из машины в воздух хотите палить — на Тверской, на минуточку! — милости просим. Человеку пива нельзя у метро выпить, а этим все можно. А я москвич, между прочим, в третьем поколении.