Тоннель
Шрифт:
— Батюшке постучите кто-нибудь, — сказала жена-Патриот. — Я ребят пока соберу.
— Куда? — спросила инженерша. — Да прекратите, вы себя слышите вообще?
— Саша, миленький, ну всё, — зашептала мама-Пежо, перегнувшись через коляску, — ну пожалуйста, всё потом, ладно? Сейчас детей соберем сначала, давай?
— Там не хватит места! — заорал вдруг очкастый инженер. — Вы понимаете меня? На всех там места не хватит. Там даже для половины места не хватит!
И все тут же замолчали. Прямо заткнулись, и только пацан в кроссовках со Спайдерменами радостно булькал и пускал фиолетовые пузыри.
— Где не хватит, не поняла? — спросила нимфа и, единственная, глядела при этом на лейтенанта. Хмурясь, как на чужого. Как если бы это он, лейтенант, был сильнее всех виноват.
Увести ее надо было отсюда, снова подумал он. В ту Шкоду зеленую,
Ровно спустя два часа после того, как спасательная экспедиция во главе с чиновницей из Майбаха отправилась на другой конец тоннеля ломать стену, возле польского рефрижератора появился невысокий худощавый человек в очень грязной рубашке. Он был бледен, держался за левый бок и дышал так, словно пробежал марафон, но шагал тем не менее быстро и вид имел самый решительный, если не сказать грозный. Его прибытия, однако, поначалу никто не заметил; в конце концов, было уже почти одиннадцать вечера, и пять без малого сотен измученных автовладельцев по мере сил выполняли свою, не менее важную часть уговора: они как могли устроились на ночлег и к этому моменту почти все уже спали. Кто-то в машинах, кто-то в проходах между машинами и даже вдоль стен, так что пространство возле грузовика напоминало теперь ночной аэропорт, в котором из-за непогоды отменились все рейсы.
Мирная эта картина человека в грязной рубашке нисколько не успокоила, а даже как будто рассердила еще сильнее, потому что шага он не замедлил и начал пробираться к рефрижератору, нисколько не боясь потревожить лежащих на асфальте людей, а то и напротив, стараясь нарочно их потревожить. Тем более что при этом он громко, не переставая кричал:
— Братцы! Ребята, подъем! Не спать! — а затем еще и схватил жестяную банку фасоли и заколотил ею о железный борт грузовика.
На спящих эти грохот и крики эффект произвели мгновенный — они проснулись и почувствовали ужас, какой всегда сопровождает насильственное пробуждение, и в особенности — когда уснуть пришлось не в своей постели, а в чужом месте и неудобной позе. В следующий миг кого-то ненадолго охватила надежда, что стена наконец сломана, мучения позади и разбудили их именно ради этой благой вести, а других и надежда толком охватить не успела, потому что дальше человек с кровавыми пятнами на рубашке вскарабкался на крыло тягача и оттуда, сверху, принялся выкрикивать уже по-настоящему страшные вещи. Он кричал, например, что никакого спасения можно не ждать и ушедший отряд не вернется, вы понимаете? Никто не придет. Что пробить стену нельзя, ребята, нельзя, и всё, потому что долбить ее нечем — инструментам кирдык, там же днем еще все расплавилось и сгорело, и кто хочет, может сам пойти в этом убедиться. И что лживая чиновница прекрасно об этом знала и просто бросила нас, братцы мои дорогие, обманула и бросила здесь, чтобы мы задохнулись во сне, потому что на людей им плевать и спасают они первым делом свою драгоценную шкуру, а народ пускай задыхается. И детишек не пожалела, тварь такая, свалила и никого, никого не пожалела.
Как бы ни были сонные автовладельцы потрясены его страстной речью, поверили ему далеко не все. Не в последнюю очередь потому, что по меньшей мере две сотни из них с человеком в окровавленной рубашке уже встречались у баррикады, пускай и с разных ее сторон. И всё, что там случилось, надеялись поскорее забыть навсегда, как давнее мучительное происшествие, в котором этот самый человек сыграл не последнюю роль.
А все же он был здесь — мокрый насквозь, истерзанный и очевидно напуганный, как они. И за громадное зеркало польского тягача держался явно с трудом, и так же точно измучен был, как они, задыхался, а под конец своей речи даже охрип. А главное — он вернулся, чтоб разбудить их и предостеречь, в то время как чиновница из Майбаха, которая тоже ни у кого особенной любви не вызывала, назад действительно не пришла. Ну правда, не пришла же, а может, и не собиралась. Сразу вспомнилось, как она подозрительно торопилась уйти, как настаивала, чтобы все остальные остались, и насколько идея долбить наружную стену была ей противна, да, ну точно, ее прямо перекосило, помните? И потом, эти ружья — вот откуда она их взяла и зачем они в принципе? Почему никто не спросил? Но с другой стороны, а куда ей тут было сбежать, господи, если стену сломать невозможно? И зачем ей было бежать?
И тогда-то мокрый измученный человек, не слезая с подножки грузовика, рассказал уже вовсе невероятную, да что
После этого между сторонами произошел-таки краткий горячий диалог, который стремительно перерос в обмен оскорблениями, но и для драки, и для настоящей паники было все же слишком жарко и мало воздуха, а главное — ни у кого почти уже не осталось сил. Человек в грязной рубашке поступил разумней всего и силы берег, в дискуссии не участвовал. Дожидаясь, пока спор перегорит сам собою, он терпеливо обнимал свое зеркало и затем предложил простое решение — выслушать очевидца. Потому что у дикой его истории имелся еще один свидетель, который видел все собственными глазами и находился буквально в пяти минутах, братцы, тут идти-то всего ничего, до полицейской машины. И надо бы поспешить, пока он не ушел, к примеру, обратно к вероломной суке-чиновнице, где достать его уже не выйдет, да и вообще неплохо бы поспешить, ребята, потому что пугать никого не хочу, конечно, но воздух-то кончается у всех.
Половина автовладельцев после этих слов решительно принялась собираться, а вторая, настроенная скептически, так же решительно присоединилась к первой — для того хотя бы, чтоб развенчать безумную байку. И потом, дышать действительно стало еще труднее. Да что там, совсем уже трудно стало дышать, и вот тут сомнительный проходимец угадал верно: снова ложиться спать теперь страшно было всем. По-настоящему, очень страшно, так что буквально через десять минут у оттаявшего рефрижератора остались только мусор, россыпь вскрытых картонок, и бутылки с водой, и десяток забытых сумок. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 22:49
— Вот извиняться я точно не буду, — сказал Митя. — Вот извиняться мне, знаешь, точно не за что.
В Тойоте пахло старыми одеялами, кисло воняла пепельница. Через стекло снаружи доносились голоса — там причитала нимфа и бубнил лейтенант. Патриоты выгружали сонного батюшку из Лексуса.
— Ей шестнадцать, Саша, — сказал Митя. — Слушай, ну чего ты от меня хочешь, а? Что я, по-твоему, должен был сделать — в багажнике ее запереть? Сказать ей — иди, мне все равно? Тебя тут одну бросить? Что?..
Бедный, бедный Митя, который всегда хочет как лучше, но ему сначала нужно чье-нибудь разрешение.
— Посмотри на меня, — сказал Митя. — Сашка, пожалуйста. Ну глупо сейчас уже.
На приборной панели лежала муха, дохлая и сухая, как мумия. Как если бы уже прошел год. Я умру в этой машине, подумала Саша. В этой ржавой консервной банке, надо же. Мысль была не то чтобы страшная, просто противная. Все действительно было очень глупо — муха, пыль, лопнувшая на руле кожа, Митино обиженное бормотание. И очень, очень противно.
— Можем вообще не выходить, — сказал Митя. — Хочешь? Никуда. Просто останемся тут, и всё. Ляжем спать.
Ясно было, что сейчас он возьмет ее за руку.
— Я тебя не люблю, Митя, — сказала она. — Понимаешь? Я очень давно тебя не люблю, совсем.
И толкнула дверь локтем и сразу едва не свалилась прямо в коляску к веселому мальчику из Пежо. Тот засмеялся и шлепнул ее свекольной ладошкой по щеке. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 23:02
К патрульному Форду, где якобы ждал обещанный свидетель Апокалипсиса, маленький стоматолог отправился одним из первых. И вовсе не для того, чтоб ему подтвердили там, случился ли в самом деле конец света, — вот в этом он был как раз уверен давно и никаких подтверждений не ждал. Так вышло по единственной причине: места возле грузовика ему уже не хватило и спал он с самого краю, почти за пределами лагеря. Причем спал недолго, буквально закрыл глаза на минуту и нисколько не отдохнул. К тому же его и во сне продолжала мучить спина — немилосердно, настолько, что он сомневался даже, получится ли подняться на ноги. И раз уж на то пошло, есть ли смысл вообще подниматься. Все было уже бесполезно, а он, специалист по коронкам и бюгельным протезам для хрупких шаболовских старушек, был бесполезен тем более. Есть ему расхотелось, и жажды он тоже не чувствовал; хотелось ему одного — лежать в тишине и ни о чем больше не думать, и речь человека в грязной рубашке никак на это желание не повлияла.