Торговцы жизнью
Шрифт:
– В темноте двары били по ним не меньше, чем днем, – отозвался Ростик. – Это значит, червяки в темноте тоже видят и не теряют активности.
– План хорош, только оставить кого-то нужно, – согласился Ким. Он подумал, потом обреченно махнул рукой:
– Нет, не получится, мы же все крыши облазили, больше снарядов под баллисты нет, так что все равно придется без твоего диверсанта обойтись.
– У нас есть лодка Фарида. Ей пока не летать, а на ней есть пушки.
– Я снял те, что были в кабинке, и дварам отдал, – проговорил Ростик. – Ты что, забыл?
– Ну, там есть еще
Ким внимательно, очень внимательно посмотрел на Антона, который для убедительности своих слов широко, во все тридцать два зуба, улыбнулся.
– И ты согласен остаться?
– Конечно, – быстро проговорил Антон. – С пищей тут не очень плохо, в крайнем случае рыбку с причала половлю. Вода есть…
– У него сотрясение, – резко сказал Ростик. – Ему нужно в госпиталь не меньше, чем Коромыслу. Предлагаю оставить меня.
– Нет, – покачал головой Ким. – Ему работать с пушкой придется минут десять, максимум полчаса. Это можно вынести в его состоянии. А если на нас насядут черви, нам придется отбиваться всю дорогу, да еще как отбиваться! Этого он не выдержит. Этого, может, никто из нас не выдержит.
– Но он же останется один! – почти крикнул Ростик.
– Ну и что? – удивился Антон. – Вы же за мной вернетесь?
– Конечно, – очень серьезно ответил Ким.
И никто из них не добавил такого очевидного – если они сами не сложат головы в этом ночном полете наперегонки со смертью. Если в Боловске узнают об Одессе, обо всем, что тут случилось. В противном случае у Антона были все шансы опробовать на своей шкуре судьбу Робинзона или, в крайнем случае, совершить одинокое возвращение домой пешком, по враждебной, плохо изученной территории, практически не восстановившись после сотрясения мозга.
– Знаешь, – сказал Ростик, – я еще оставлю тебе свой автомат. С ним тебе будет все-таки привычнее.
10
Пока их машина поднималась, Ростика не оставляло ощущение, что вот-вот раздастся треск обшивки, кто-то, может быть он сам, закричит, гравилет потеряет управление и они начнут камнем валиться во тьму, раскинувшуюся под ними… Это было странно, потому что тьма, казалось, подступала именно снизу, хотя объективно для его глаз разницы между низом и верхом быть не могло. Но почему-то небеса всегда казались чуть светлее, – должно быть, причиной тому был некий психологический эффект, оставшийся с Земли.
Пока они взлетали, из небольшой башенки, чуть пониже остальных, чтобы ее было труднее атаковать, в воздух, почти наобум, бил лучемет Антона. Он не мог видеть в этой смоляной черноте не то что червяков, но даже рукоятки своей пушки и все-таки работал.
Когда они расставались, он вполне решительно отмахнулся от совета Ростика бить в сторону гавани, где червяки всегда копошились над привычной для них поверхностью воды. Он выбрал тактику веерной стрельбы, чтобы как можно больше собрать этих чудовищ вокруг себя. Так или иначе, его идея великолепно сработала. Было не очень понятно, собрались ли они над Антоном, но
Ростик мельком подумал: если бы они как следует поработали головами раньше, они бы оставили для баллисты хоть пяток снарядов. Их хризантемные разрывы во все стороны были бы не только отменной приманкой, но и освещали пространство над Одессой, а это было бы совсем нелишне. Почему-то Ростик думал, что их свет выявлял бы червяков, потому что они были именно против них обращены и придуманы довольно изобретательным народом. А вот люди пока в этом не блистали – три сигнальные ракеты подряд, которые выпустил Ким для пробы, направив их в сторону моря, не высветили ничего. До такой степени ничего, что стало ясно – при свете человеческих сигналок воздушных червяков будет не видно.
– Винторук, жми, чем меньше мы тут будем крутиться, тем лучше! – заголосил Ким.
Больше он ничего не говорил, он работал, стиснув зубы. И машина в самом деле набирала скорость со свистом. Конечно, эти червяки запросто могли настигнуть и вполне разогнавшийся гравилет, почему-то в этом никто не сомневался. Но одно дело гнаться за быстро исчезающим противником, другое – толочься в небе над городом, зевать и почесываться, пока не наткнешься на машину людей почти случайно.
В общем, они делали ноги, улепетывали, рвали когти, мотали по-шухерному. И это было самым лучшим, что им удалось придумать.
– Сейчас, Ким, скоро спущусь к тебе, попробую помочь, – процедил Ростик вполголоса, но не сомневался, что друг его услышал. В том напряженном ожидании гибельной для них атаки из ничего, из тьмы, перемешанной с пустотой, Ким просто не мог его не услышать. Ким слышал сейчас даже стук деревянной державки о гнезда в экваторном поясе котла, который проворачивал Винторук, как слышал его Ростик. Слышал бы стук шестеренок в часах, если бы они у кого-нибудь были.
– Рост, я больше подниматься не смогу, и так уже дышать тяжко… Видишь что-нибудь?
Едва ли не первым, что сделали люди после победы над губисками, было восстановление сигнальной башни, устроенной из прежней ретрансляционной радиотелебашни, и установка на ней нового, белого, шара, служащего в дневное время солнечным маяком.
Именно тогда же кому-то пришло в голову, что по ночам маяк нужен не меньше. И вот уже полтора месяца над вышкой должен был по ночам гореть сигнальный костер. Пока, как Ростику говорили, его устраивали на временной ферме, закрепленной над шаром. Но похоже, как и в России, все временное тут превращалось в постоянное.
Ростик достал бинокль, провел зигзагообразно по темноте. Не видно было ни зги. Он даже расстроился немного.
– Слишком они дрова жалеют. – Он наклонился к темной фигуре, которая закрывала ряд несложных приборов, расположенных на панели перед пилотом и слабо фосфоресцирующих в этой могильной черноте. – Ты по своему гирокомпасу путь правильно определил?
– Боловск прямо по курсу, – прошипел Ким. Управление и в самом деле давалось ему ценой немалых усилий.
Ростик снова провел окулярами плавную кривую и вдруг увидел… Это была далекая искорка теплого, уязвимого света, которая тем не менее бросала вызов всей тьме Полдневья.