Торквемада и испанская инквизиция

Сабатини Рафаэль

Позднее, когда войны на религиозной почве прекратились и всеобщее ношение креста отошло в прошлое, прошедший в 1229 году в Тулузе Вселенский собор постановил, что покаянные кресты должны быть желтого цвета, а состоявшийся еще через четыре года собор в Безье сделал следующий шаг в этом направлении, установив определенные размеры крестов на одежде наказанных. Кроме того, если раньше оба креста располагались на груди, то отныне следовало один нашивать на груди, другой – на спине, а третий – на капюшоне или вуали.

Для сочувствующих еретикам официальная епитимья была определена Вселенским собором, состоявшимся в 1242 году в Таррагоне:

«В день Всех Святых, в первое воскресенье рождественского поста, на Рождество, во время церковного очищения, на Крещенье, на день Пречистой Девы Марии (в феврале), на день Святой Марии (в марте – Благовещение Пресвятой Богородицы – прим. пер. ) и во все воскресенья Великого поста кающиеся грешники обязаны приходить в кафедральный собор для участия в процессиях. Они должны надевать только свои рубища, идти босиком, со скрещенными руками, а епископу или старшему из священников надлежит поносить их при прохождении процессии. Им также предписывается посещать кафедральный собор по средам страстной недели, облачившись в рубище, босиком, со скрещенными руками и подчиняться изгнанию из церкви на время Великого поста. В это время им надлежит оставаться у дверей церкви и слушать оттуда церковные службы. Во вторник страстной недели они должны приходить в церковь за примирением в соответствии с каноническим уложением. Наказание стоянием у дверей церкви во время Великого поста и поношение при участии в процессиях должны совершаться ежегодно весь остаток жизни наказанного».

До времен Эймерико санбенито сохранило свою первоначальную форму – ряса, подобная тем, какие носили члены монашеских орденов. Но в четырнадцатом веке санбенито превратилось в накидку с отверстием для головы, спускающуюся не ниже колен, наподобие наплечника, который монахи надевали поверх рясы. Вскоре вслед за этим изменением были приняты и другие: позорное одеяние должно быть желтого цвета, а кресты на нем – красные.

Можно утверждать, что с этого времени одеяние, свидетельствовавшее ранее исключительно об искреннем раскаянии, превратилось в знак бесчестия.

Мы отмечали, что ношение санбенито в качестве наказания прекратилось в пятнадцатом веке. Однако Торквемада склонен был видеть в нем определенные достоинства. Поэтому он возобновил забытую традицию, и по его распоряжению все жертвы Святой палаты облачались в эти отвратительные одежды, за исключением тех, против которых имелось лишь обвинение в дурной репутации и которые согласились на процедуру церковного очищения.

Заключительная стадия эволюции санбенито относится к временам знаменитого Хименеса де Киснероса, который стал Великим инквизитором приблизительно через десять дет после смерти Торквемады; в этой форме санбенито сохранилось до полного отмирания инквизиции.

Киснерос заменил обычный прямоугольный крест на груди и на спине санбенито на «aspa» – крест Святого Андрея – и ввел три вида «покаянных мешков», чтобы по ним можно было узнать о совершенном преступлении и о вынесенном приговоре. Три вида санбенито означали три степени силы подозрения, павшего на тех, кто прошел очищение от ереси: легкому подозрению соответствовало простое санбенито без крестов или других отличительных знаков; при сильном подозрении следовало нашивать на грудь и спину по одной ветви андреевского креста; при тяжелейшем – полагалось носить полный крест.

Осужденные за ересь надевали также высокую митру (конусообразный колпак), изготовленную из картона и обшитую желтой тканью: а для точного определения провинности еретики, раскаявшиеся до исполнения приговора и не подлежавшие сожжению на костре, обязаны были носить на груди, на спине, а также спереди и сзади колпака («coroza», как в Испании называли митру еретика) полные кресты Святого Андрея. Тех же, кто повторно впал в ересь, но раскаялся до исполнения аутодафе (они также носили упомянутые кресты), следовало заложить до пояса вязанками хвороста и поджечь. Когда языки огня охватывали санбенито и колпак, пламя сбивали в знак того, что грешник не подлежал смерти на костре, хотя тело его уже было сильно обожжено. Он заслужил помилование, пройдя через муки, задыхаясь у столба в пламени горящего хвороста. Такое помилование Святая палата дарила еретику, в последний момент признавшему свою вину и пожелавшему вернуться в лоно матери-церкви, чтобы умереть у ее любящего сердца. Поэтому два сопровождавших монаха отвязывали раскаявшегося, чтобы он во всеуслышание сделал свое признание, спасая тело от безумных истязаний, а душу – от вечных мук геенны огненной.

Наконец, нераскаявшийся еретик нес те же знаки отличия, что и вновь впавший в ересь, но в этом случае языки пламени могли целиком охватить его, чтобы показать, что ему подобало бы принять смерть от огня; его санбенито затем размалевывали изображениями чертей – пугающими гротескными карикатурами, – дабы известить о темных силах, управляющих его душой.

Теперь предстоит сделать некоторые выводы о самом духе инквизиции, нашедшем отражение в трудах Эймерико и его комментатора Пеньи, где подробно изложены принципы юриспруденции Святой палаты. Но прежде стоит упомянуть и о мнениях других авторов относительно правосудия и милосердия в понимании инквизиции и рассмотреть поясняющие пассажи, вышедшие из-под пера Гарсиа де Трасмиера.

Трасмиера, на которого мы уже ссылались, был инквизитором из Арагона, жившим в семнадцатом веке – почти двести лет спустя после интересующей нас эпохи. Мы могли бы обратиться еще к двум десяткам авторов, начиная с Парамо, которые придерживались тех же позиций, и единственной причиной нашего выбора является то, что сочинение Трасмиера имеет характер краткого конспекта.

Он сформулировал, пожалуй, все аргументы, которыми Торквемада и его сторонники убеждали себя не только в своей правоте, но и в неизбежности – если они намерены исполнить свой долг перед Богом и людьми и следовать предназначению, ради которого явились на свет, – тех свершений, за которые взялись.

«Обе эти добродетели – милосердие и справедливость – неразрывно соединены в Боге, хотя мы по несовершенству своему противопоставляем их, говоря, что божественный промысел лишь полезен в первом и наиболее величествен во втором. Истинным проявлением божественного милосердия, без сомнения, является спасение души, и разве можно усомниться в том, что суровое правосудие трибунала инквизиции – это поистине предписанное милосердием исцеление во благо грешника?

Так же, как варварством было бы приписывать жестокость хирургу, который прижигает огнем заразную язву на теле пациента, так же полнейшим невежеством было бы полагать, что кажущиеся суровыми законы предназначены для чего-то отличного от намерений, управляющих хирургом или отцом при наказании своих детей. Спаситель учит: «Кто не пользуется розгами, тот не любит ребенка», – и в другом месте: «Бог строг с теми, кого любит».

Может ли извращенность зайти дальше подобного толкования? В Риме во времена Торквемады Его Святейшество раздавал отпущения грехов, заменяя казнь на денежные штрафы, объясняя сию замену христианской заповедью: Бог не желает смерти грешников, но хочет видеть их здравствующими и обращенными в истинную веру.

Может показаться, что Великий инквизитор и папа по-разному понимают милосердие и справедливость. Сие сказано к чести папы.

Трасмиера, вторя инквизиторской казуистике, отточенной за многие века, считает, что строгость правосудия обусловлена милосердием. Нераскаявшегося отступника, обратившегося к иудаизму, следовало посылать на костер. Шло ли это ему на благо в этом мире или в мире ином? Можно признать определенную логику аргументов, когда инквизиторы сжигали раскаявшихся или невиновных: их грехи были отпущены, и инквизиторы могли гарантировать им спасение души по причине их чистоты нынешней и невозможности согрешить в будущем. Но сжигать нераскаявшихся, опираясь на выдвигаемые Святой палатой доводы, сознавая при этом, что как бренная плоть человеческая сгорает в огне костра, так и бессмертная душа будет вечно гореть в аду, – значит, согласно их собственным разъяснениям, совершать убийство этой души.