Торпедой - пли!
Шрифт:
— Привет, мужики! Угощайтесь! Гы-гы!
Артем гостю обрадовался. Во-первых, сок был очень кстати для поправки здоровья. А во-вторых, поддерживать отношения с начальником продовольственной службы всегда важно, потому что тогда тебе никакая автономка не страшна. Мишу Артем уважал. Начпрод лицо материально-ответственное, а потому вполне материальное. Это не бесплотный дух какого-нибудь трюмного или механика, неизвестно чем способного быть полезным. Начпрод, он и в Африке начпрод. Но и доктор — это не кочерыжка обглоданная! А потому уважение было взаимным.
— Тема, мне бы продезинфицироваться, — оглядывая полки в поисках нужного сосуда, сказал Миша.
Артем с достоинством открыл ящик с красным крестом и достал градуированную бутылку, закупоренную резиновой пробкой. Когда-то на ней была надпись — яд! Но затем страшное слово заретушировали маркером, и появилось
— Разбавить?
— Не порть.
— Фу-у-у…
Артему в нос ударил запах спирта, и он скривился, будто от надкушенного лимона, почувствовав, как на руках встали дыбом волосы. Если случалось перестараться с приемом алкоголя, то он с неделю не мог на него даже смотреть.
— Аромат! — возразил Миша, взяв в руку стаканчик, и оценивающее посмотрел на свет. — Ну, будем, мужики! Гы-гы!
И залпом влил в себя содержимое. Затем, выпучив глаза и хватая воздух ртом подобно выброшенной на сушу камбале, он вырвал из рук Артема пачку сока и присосался к ней, проливая на рубашку. Отдышавшись и смахнув навернувшиеся слезы, Миша погрузил руки в карман и выудил три банки консервированной красной рыбы.
«Мише что-то надо», — мелькнула догадка у Артема.
— Я видел, ты вчера неплохо погулял?
— Видел? — насторожился Артем.
— Да. Я вчера прогуливался со своей среди наших трех сосен, а ты мне из окна размахивал флагом.
— Морским? — пытаясь хоть что-то припомнить, спросил Артем.
— Не… каким-то черным.
Единственным черным флагом мог быть коврик у двери, его Артем вырезал из куска шинельного сукна. Главное предназначение коврика было — внести хоть каплю уюта в холостяцкую берлогу, где всего-то чего и было — рассохшийся шкаф, кровать без ножек и стройная гора музыкальной аппаратуры с колонками, способными не посрамить хороший концертный зал.
— А подруга твоя чего вытворяла! — восхищенно зацокал языком Миша.
— Она сначала была в простыню замотана, а когда ты начал флагом размахивать, она тоже принялась нам этой простынею из окна семафорить. Я чуть под лавку не упал. Моя меня еле утащила.
— И как она?
— Слушай, супер!
— Да? — удивленно поднял брови Артем.
«Может, зря я поторопился ее выставить, — подумал он. — Возможно, надо было аккуратно перевести в резерв». Но потом возникли сомнения — измученному семейной жизнью Мише и полковая лошадь будет — супер.
— Ну ладно, мужики, респект вам. Пойду я. Еще надо продукты на камбуз выдать, — сказал, но не сдвинулся с места Миша. Артем удивленно посмотрел, как он переминается у порога, и заметил:
— Ты знаешь, я ее с собой не прихватил.
— Тема, ты это… — Миша, наконец, решился: — Как вернемся, я свою с дочкой на юг отправлю к родителям, так ты чтоб меня по всем своим явкам протащил!
— Заметано.
Довольный Миша наконец ушел.
Начпрод — хорошая должность. И старший лейтенант Миша Хомин ее ценил. Поворовывал без фанатизма, с кем надо делился и был на хорошем счету у начальства. Но не хватало ему адреналина. Так, чтобы расслабиться на полную катушку. Так, чтобы утром похвастаться мужикам в курилке — ох, и погудели мы вчера! В какой канаве спал — не помню! Но вокруг него всегда была тишь и благодать, как в болоте. И, как мог, Миша пытался брыкаться.
Максим ушел, и Артем наконец-то добрался до подушки. Уснул он мгновенно. И снились ему вполне медицинские сны. Будто со скальпелем наголо он отбивается от наседающих мазохисток в коже, цепях и с кнутами толщиной в руку. А самая наглая среди них была Марина номер три. Ее он узнал, потому что она держала табличку с тройкой, как у девиц, обозначающих, какой начнется раунд в боксе. Непонятно было только, почему у нее усы, на голове эсэсовская фуражка, а на шее болтается «шмайсер».
Глава вторая
ПЕРЕЙТИ РУБИКОН
Подводные лодки не плавают, лодки ходят. Как и боевые корабли. Спросите военного моряка: куда он плавал, и вы рискуете нарваться на красочное объяснение насчет того, что плавает только то, что плещется в гальюне. Но ходят лодки своей хитрой походкой. Выйдет, скажем, атомоход на дежурство в Среднюю Атлантику. Но никогда не сделает это прямолинейно и понятно. Сначала нужно похитрить. Покинула лодка уютную базу на Кольском полуострове, и так, чтобы все ее видели, на глубине метров тридцать демонстративно следует куда-нибудь на северо-запад. Видят ее спутники, ведут корабли и авиация. Аналитики в натовских штабах просчитывают курс и ломают голову: за каким дьяволом она подалась туда, где кроме айсбергов и нет ничего? Но она вдруг меняет курс на строго западный и уходит на глубину уже метров сто пятьдесят. Следить труднее, но еще возможно. Рыщут корабли гидроакустического наблюдения, рассыпает по океану авиация противолодочные буи. А аналитики вновь ломают голову: что она потеряла у берегов Гренландии? А чтобы лучше поверили в легенду, могут послать в район лодки подыграть какой-нибудь гидрограф или эсминец. И сам собой напрашивается вывод — русские проводят какие-нибудь учения или проверяют взаимодействие работы подводной лодки и надводных кораблей. Да мало ли еще чего. Но дальше игры в поддавки кончаются. Потому что дальше лодка уходит на предельные четыреста метров и самым тихим ходом, взяв курс на юг, идет в район боевого дежурства.
Дмитрий Николаевич, нахохлившись, сидел в командирском кресле в центральном посту. Только что по каналу сверхдлинной связи поступило указание: прямым ходом, без всяких запутывающих выкрутасов, следовать в точку встречи со вспомогательными силами у Проливной зоны. Это означало одно из двух: американцы вот-вот начнут учения, и он рискует опоздать, или командованию не терпится поскорее посмотреть на результаты эксперимента. Он как командир всегда старался представлять общую картину в динамике, а не вырванную из контекста только свою лодку. Вот сейчас где-то в районе Новой земли накручивает галсы Ту-142 «Орел». Выпустив восьмикилометровую трос-антенну, он передает в сверхдлинном диапазоне ему на борт информацию из главного штаба. Открытие особенности сверхдлинных волн проникать под воду оказалось для подводников царским подарком. Где-то там, у рубежа, затаилась лодка с малютками на борту, а над ней, изображая, наверное, какую-нибудь поломку, застыл сухогруз. Теперь все ждут только его. Вроде бы все понятно, но не давало успокоиться хорошо развитое у всех моряков так называемое жопное чувство. Матросу оно помогало вовремя почуять за углом дома патруль. Офицеру — приближение начальства. А опытный командир еще за месяц мог почувствовать комиссию из Москвы и, найдя кучу причин, свалив все на старшего помощника, рвануть в отпуск. И желательно на такую дистанцию, чтобы при всем желании достать его не было никакой возможности. Дмитрий Николаевич был опытный командир. И ему никак не давало успокоиться это пресловутое чувство. Настроение портилось, а на душе скребли кошки. Но больше всего раздражало то, что он никак не мог понять — откуда у его тревоги растут ноги! В лодке он был уверен. 671-й проект — это старый надежный конь, которому можно всецело доверить собственную жизнь. За тридцать лет существования этих лодок — ни одной аварии или серьезной поломки. Да, у них на горбу не было чемодана с ядерными ракетами, но этот постоянно совершенствующийся проект стал прекрасным охотником на любителей побряцать атомными мускулами. В мире океана лишь одно существо может позволить себе охотиться на кого угодно. Не разбирая, хищник перед ним или беззащитное создание из низшей пищевой цепочки. Это касатка. Разрывая надвое белую акулу, она не раздумывает, сколько рядов зубов у ее жертвы, какой они длины или насколько остры. Во всю длину рубки «Дмитрия Новгородского» красовалась касатка с ослепительно белыми боками, перекусывающая американский атомоход. Нет, Дмитрий Николаевич даже мысли не мог допустить, что с его лодкой что-то может произойти. Он ей верил, и даже больше: он ее любил, без громкого пафоса и не кривя душой. Так откуда же взялось это гаденькое чувство тревоги, пробравшееся под командирскую фуражку? Дмитрий Николаевич оглянулся в поисках жертвы. Ночной горшок дурного настроения требовалось вылить на чью-нибудь голову. Рядом, вжавшись в кресло и вцепившись в рукоятки управления рулями, сидел боцман. Этого нельзя, этот при деле. За спиной маячил Сан Саныч. И на этого особо не сорвешься. Все-таки самый старый член экипажа, не мальчик для битья. И тут ему попался на глаза пробирающийся мимо центрального поста Артем.
— А-а-а! — хищно оскалился Дмитрий Николаевич. — Доктор, ко мне!
Артем выгнулся, как загарпуненный в спину кашалот. Выдавив жалкую улыбку, он боком протиснулся к командиру.
— Мой юный друг! — многообещающе начал Дмитрий Николаевич. — Вы очнитесь, наконец, от береговых мечтаний и включитесь в работу!
Артем напрягся. Если командир перешел на вы, то это самый верный индикатор максимальной опасности. За этим, как правило, следовала расправа.