Торжество смерти
Шрифт:
— Погляди-ка! — прервала его Ипполита, вздрагивая от удивления.
Джиорджио показалось, что в представшем перед его глазами зрелище выражалась не высказанная им мысль.
Перед ним расстилались залитые лунным светом виноградники. Виноградные лозы вились по палкам, и влажные ветви с прозрачными листьями, в которых тончайшие жилки составляли целую нежную сеть, были совершенно неподвижны и казались не имеющими никакой связи с окружающим миром, стеклянными, хрупкими, неземными творениями; они производили впечатление последних видимых обломков волшебно-аллегорического мира в том виде, как он представляется мистически настроенному воображению.
И внезапно в памяти Джиорджио мелькнули слова из Песни Песней: Vinea mea coram me est.
5
С
Джиорджио и Ипполите надоело ждать, пока рассеется толпа, и они инстинктивно устремили взоры на море. Конопляное поле тихо волновалось на голубом фоне воды. Паруса сверкали белизной на чистом горизонте.
— Хватит ли у тебя мужества? — спросил Джиорджио свою спутницу. — Я боюсь, что ты очень устанешь здесь.
— Не бойся, — ответила она. — Я сильна и, кроме того, надо же немного пострадать, чтобы заслужить милость…
— А ты разве будешь просить о милости? — спросил он, улыбаясь.
— Об одной только.
— Но разве мы не совершаем смертного греха?
— Это правда.
— Ну, так как же?
— Я все-таки буду просить о милости.
Они взяли с собой старого Кола, потому что он знал местность и обычай и мог служить им проводником. Когда проход стал свободным, они вышли и сели в коляску; лошади, разукрашенные перьями, точно берберийские, помчались галопом, громко звеня колокольчиками. К шляпам кучеров были приколоты павлиньи перья; воздух оглашался громким щелканьем кнутов и хриплыми криками возниц.
— Сколько нам езды до церкви? — спросила старика Ипполита, которую мучили нетерпение и непонятное беспокойство, точно она ожидала в этот день какого-то события.
— Меньше получаса, — ответил старик.
— А что, церковь старая?
— Нет, синьора, она выстроена на моей памяти. Пятьдесят лет тому назад здесь была только часовенка.
Он вытащил из кармана сложенный лист бумаги, развернул его и подал Джиорджио.
— Прочти. Здесь написана история.
На листе было написано священное изображение Божьей Матери, окруженной сонмом ангелов, над оливковым деревом, а у подножия ствола стоял на коленях старик. Этого старика звали Александр Муцио. Под изображением была написана легенда. Под вечер дня 10-го июня, в год Господа Бога нашего 1527, в день Святой Троицы ураган налетел на землю в Казальбордино и разрушил виноградники, хлебные поля и оливковые рощи. На следующее утро семидесятилетний старик из Поллутри Александр Муцио, у которого было хлебное поле в Пиано-дель-Лаго, отправился поглядеть на него. Сердце его сжималось при виде опустошенной земли, но тем не менее он с глубокой покорностью восхвалял справедливость Божью. Он шел, перебирая четки и, дойдя до границы долины, услышал звон колокола, призывающий к обедне. Он сейчас же встал на колени и стал горячо молиться; и вот во время молитвы он увидел, что вокруг него засиял свет, ярче солнечного, и в этом свете ему явилась Сострадательная Божья Матерь в голубом одеянии и сказала нежным голосом: — Ступай и скажи всем; раскаяние будет вознаграждено. Пусть здесь воздвигнут храм, и я распространю на него свою благодать. Ступай на свое поле и увидишь хлеб нетронутым. — И она исчезла с сонмом ангелов. Старик встал, отправился
Вскоре после этого викарий из Аробоны положил первый камень часовни. Ее строили Джеронимо да Джернимо и Джиованни Фаталоне из Казале. На алтаре был поставлен образ Божьей Матери с поклоняющимся ей Александром.
Это была самая простая и обыкновенная легенда, похожая на другие и основанная на чуде. После этой первой благодати именем Пресвятой Девы Марии суда спасались на море от бури, поля — от града, прохожие — от грабителей, больные — от смерти. Среди измученного народа образ Божьей Матери был источником вечной благодати.
— Эта Божья Матерь творит чудеса больше всех на свете, — сказал Кола ди Шампанья, целуя священный листик бумаги, прежде чем спрятать его. — Говорят, что теперь в нашем королевстве появилась новая Божья Матерь, но будь уверен, что наша превзойдет ее! Наша всегда идет впереди всех…
В его голосе и во всех его движениях ясно проглядывал партийный фанатизм, зажигающий кровь всех идолопоклонников и толкающий иногда народ в стране Абруццких гор на жестокие войны за первенство того или другого идола. Старик, подобно всем своим товарищам по вере, не понимал верховного существа без кумира, но видел в кумире и поклонялся в нем живому небесному существу. Образ на алтаре жил, как создание из плоти и крови: он дышал, улыбался, опускал и поднимал веки, кивал головой, делал движения рукой. Повсюду священные статуи, деревянные, восковые, бронзовые, серебряные жили полной жизнью. Когда они старились, ломались или разрушались от ветхости, то не уступали места новым статуям без резких проявлений гнева. Однажды обломок статуи, ставший неузнаваемым и попавший в дрова, обрызгал живой кровью рубивший его топор и произнес слова угрозы. Другой обломок, попавший в кадку с помоями, проявлял свой божественный дух, воспроизведя в воде призрак цельной фигуры в первоначальном виде, к которой он принадлежал…
— Эй, Алиджи! — окликнул старик одного пешехода, который двигался с трудом на краю дороги в удушливой пыли. — Эй, ты!
И, обращаясь к своим гостям, он сказал заискивающим тоном:
— Это добрый христианин из наших краев. Он идет дать обет Богородице. Он только что перенес тяжелую болезнь. Погляди, как ему трудно двигаться. Синьора, позволь ему сесть к нам на козлы.
— Да, да, конечно. Остановитесь, остановитесь, — воскликнула Ипполита растроганным тоном.
Коляска остановилась.
— Алиджи, беги скорее сюда! Господа сжалились над тобой и позволяют тебе сесть к ним на козлы.
Добрый христианин подошел к ним. Он тяжело дышал, опираясь на свою крестообразную палку, весь в пыли и в поту и отупев от жары. Рыжая борода в виде ожерелья обрамляла до самых ушей его лицо, покрытое веснушками; прядки рыжих волос, слипшихся от пота, выбивались из-под его шляпы на лбу и на висках; впавшие, выцветшие глаза, расположенные очень близко один от другого, напоминали глаза человека, страдающего частыми судорогами.
— Благодарю вас, — сказал он хриплым голосом, с трудом переводя дыхание. — Да наградит вас за это Господь! Да благословит вас Божья Матерь! Но я не могу сесть к вам.
Он держал в левой руке что-то завернутое в белый носовой платок.
— Что ты несешь? — спросил его старик. — Покажи-ка. Тот развернул платок и показал восковую ногу, бледную, как мертвое тело; на ней была нарисована фиолетовая рана. От жары она размякла и стала блестящей, точно от испарины.
— Разве ты не видишь, что она тает?