Тощие ножки и не только

Роббинс Том

Вполне понятно, что Эллен Черри отнюдь не горела желанием увидеть индейку снова, особенно сейчас, когда та красовалась в окружении произведений искусства. В окружении произведений искусства? Сама индейка именовалась теперь художественным произведением. По крайней мере в таковые она была рукоположена кардиналами от искусства. Эллен Черри была готова поспорить на что угодно, что никакой другой экспонат во всем музее не мог похвастаться тем, что в нем супружеская пара провела медовый месяц. Однако, хорошенько подумав, пришла к выводу, что в коллекции найдется с десяток полотен, которые производят ужасно затраханное впечатление.

Когда родители заехали к ней в «Ансонию» по

дороге в аэропорт – Пэтси надо было забрать привезенные из дома тарелки, – они не стали особенно распространяться о том, какое впечатление произвела на них моторизованная индейка, ограничившись замечанием, что «в огромном зале это смотрится иначе, совершенно иначе». Зато они долго и с восторгом обсуждали другой Бумеров шедевр, судя по всему, приобретенный музеем после его выставки в галерее Ультимы Соммервель. По их словам, это была огромная металлическая вешалка, размером этак в шесть футов. Перекинутый через поперечную перекладину, с нее свисал плоский, сшитый из куска материи небоскреб – с окнами, подъездами и другими архитектурными деталями, нарисованными на ткани. Вся композиция списала с потолка, а на стене была табличка, в которой было указано имя автора, какие материалы он использовал и название. Название было следующим: «Брюки Дональда Трампа, только что из химчистки».

– Безусловно, – манерно произнесла Эллен Черри, передразнивая интонации Ультимы Соммервель, – это исполнено глубочайшего, просто глубочайшего внутреннего смысла.

Верлин был явно растерян.

– Бумеровы штучки выставлены в знаменитом музее, ты малюешь какие-то драные носки, консервные банки и ложки…

– До сих пор не пойму, хоть убей, откуда вынырнула эта ложечка, – заметила Эллен Черри, поглядывая на каминную полку.

– Детка, надеюсь, ты не вбила себе в голову, что здесь не обошлось без вмешательства потусторонних сил? – прощебетала Пэтси.

– …и не понять, кто безумен в этом мире, а кто еще не успел подвинуться рассудком.

– Знаешь, пап, когда-то мне казалось, что художник должен непременно сойти с ума, если он хочет создать прекрасное произведение, которое бы помогло обществу сохранить способность здраво мыслить. В наши дни художники нарочно творят уродливые произведения, которые призваны отражать общество, а не вдохновлять его. И теперь я считаю, что все мы чокнутые, чокнутые крысы, бегающие туда-сюда по вонючему, продажному нужнику.

– Ну и слова вы выбираете, леди.

– И еще я вот что скажу: самый чокнутый художник, которого я когда-либо встречала, по сравнению с Бадди Винклером нормален как батон.

– Смотрю, ты принимаешь Бада слишком серьезно. Перестань, это все пустая болтовня. Хотя кое-что из его речей нам, грешным, порой полезно намотать себе на ус.

– Хотелось бы надеяться, что это лишь пустая болтовня. Потому что, если выяснится, что это как-то связано со стрельбой, когда ранили мистера Коэна…

– Тише, детка. Как у тебя язык поворачивается говорить такие вещи…

– Ладно, не буду, но…

Эллен Черри проводила их до тротуара, где Пепе поймал для них такси. Рауль так еще и не заступил на смену. Пэтси и Верлин укатили в аэропорт, а Эллен Черри вернулась к себе, где легла на диван и постаралась вздремнуть. И всякий раз, стоило ей смежить веки, как ей начинало казаться, что ложечка пристально наблюдает за ней с каминной полки.

В конце концов, хотя это и показалось ей смешным, она встала, сняла ложечку с полки и засунула ее в ящик комода, где хранилось белье. Под бок к вибратору. Эх, жаль, ведь, будучи человеком, Эллен Черри никак не могла подслушать, какие разговоры последовали за их знакомством.

* * *

После

Нового года (до тошноты одинокого Нового года – накануне, заранее поставив диафрагму, Эллен Черри отправилась на поиски Рауля, но, к своему великому огорчению, узнала от Пепе, что тот разругался со «своей группой» и махнул в Лос-Анджелес) ее перевели работать в вечернюю смену. Так Эллен Черри стала в «И+И» официанткой, подающей напитки, потому что клиенты ресторана в основном ограничивались посещением бара.

Однако куда важнее было то, что клиенты все-таки были. Слух об огромном современном телевизоре вскоре распространился по всему кварталу. Поначалу люди заглядывали из любопытства, затем оставались чего-нибудь выпить и перекусить, поболтать и посмотреть спортивные передачи. Многие иностранцы, работавшие в ООН, проникались любовью к американским видам спорта. Смотреть же соревнования на исполинском экране, лакомясь с детства знакомой средиземноморской кухней, попивая любимые марки пива и вина, наслаждаясь чашкой настоящего кофе или чая, – ну кто, скажите, устоит перед таким соблазном. Лишь считанные единицы выражали недовольство бамбуком. Некоторые приводили с собой жен. В воскресенье, когда разыгрывался Суперкубок, в баре даже не хватило места, и часть посетителей пришлось перевести в обеденный зал. Греки сидели бок о бок с турками, арабы – с евреями.

Радуясь наплыву посетителей, Абу Хади сиял улыбкой. Его рот растягивался так широко, что в нем без труда поместились бы футбольные ворота. Спайк Коэн тоже улыбался довольной улыбкой, хотя его зеленые глаза – они и вправду были даже зеленее, чем египетское пиво, которое кружками разносили официанты, зеленее, чем ломтики огурца на краешке тарелок с баба-ганугом, – теперь смотрели из-под кривой арки шрама. Кстати, Спайк поминутно стрелял глазами на улицу, поглядывая на затрапезные черные ботинки двух охранников, что прогуливались по промерзшему тротуару перед входом в заведение – туда-сюда, туда-сюда.

Когда Эллен Черри с Бумером путешествовали на индейке по Америке, перед ними нередко маячил зад какого-нибудь автомобиля, на бампере или номерах которого можно было прочитать что-то вроде «Эх, лучше бы я сейчас катался на лыжах!» или «Эх, лучше бы я сейчас играл в гольф!» – так его владелец публично жаловался на судьбу. Кто-то из горе-водителей мечтал полетать на дельтаплане, другие же оповещали своих моторизованных собратьев о том, что они с большим удовольствием гасили бы сейчас волейбольный мяч, взбирались на горы, ходили под парусом, ехали верхом на муле, собирали в лесу грибы, играли в бридж, танцевали народные танцы или возводили из зубочисток Эйфелеву башню.

– Интересно, а какой стикер прилепила бы к своей машине я? – размышляла вслух Эллен Черри. – Наверно, что-то вроде «Эх, лучше бы я писала картины!». – Она сделала глоток диетической пепси-колы и обратилась к Бумеру: – А ты? Что бы ты написал на своем стикере?

Эллен Черри подозревала, что он бы наверняка предпочел «Эх, лучше бы я занимался оральным сексом!». Впрочем, она ничуть не сомневалась: в глубине души ему и самому прекрасно известно, что, как и у большинства мужчин, его якобы ненасытные сексуальные аппетиты, мягко говоря, несколько преувеличены. И вообще она не была уверена, что Бумер ее услышал – он смотрел на дорогу, считал коров, представлял, как сваривает поломанные сенокосилки, или был занят чем-то другим не менее увлекательным. Тем не менее он не стал долго задумываться. И лишь печально насупил брови – до того печально, что насупленность эта даже отразилась на запотевших, как у спортсмена, боках ее пепси. Сказал же он следующее: