Тот, кто живет в пруду
Шрифт:
…Он отходил от пруда медленно, задом, не отрывая глаз от поверхности и не замечая, что в правом кулаке судорожно, как оружие, стиснута вилка. Опрокинутая четвертушка и две бумажных одноразовых тарелки так и остались на столе.
Лишь подъезжая к дому (перспектива встречи с автоинспектором и анализатором алкоголя показалась приемлемей ночевки в деревне), он понял все и облегченно рассмеялся своему опасливому недоумению, да что там – просто страху. Уж! Самый обычный водяной уж! Попал случайно и оголодал, наверное, бедняга, в таком крошечном водоеме… Надо выловить
Казалось, детство вернулось – он опять стоял на берегу и орудовал сачком. Правда, теперь снасть солиднее: четырехметровая жердь, согнутый из толстой арматурины обруч и капроновая сеть, скроенная на скорую руку из найденных в сарае не то картофельных, не то капустных сеток.
Бобик, только что потребивший очередную сардельку, тоже принимал самое активное участие в охоте на обитателя пруда – вертелся под ногами и приветствовал звонким тявканьем извлекаемую из воды сетку, а потом обнюхивал вытряхнутые на берег кучи водорослей с копошившейся в них всякой водяной мелочью. Трепыхающихся карасиков Леша отпускал обратно, а на жуков-плавунцов, неуклюжих личинок стрекоз и скользких тритонов не обращал внимания – сами до воды доползут, не маленькие.
Вода замутилась и стала совершенно непрозрачной, прибрежные водоросли изрядно поредели, но главный объект охоты оставался для огромного сачка недоступным. Леша подозревал, что причина тому в подводном рельефе – берега воронки круто уходили вниз, и на середине достать до дна никак не получалось. Через полчаса он прекратил бесполезные попытки.
– Ну что, Бобик-бобырик, – сказал Леша, откладывая сачок. – Черт с ним, пусть живет. Будет своя достопримечательность. Как в Лох-Несском озере. Ладно, хоть пруд почистили, а то совсем зарос бы за лето…
Он говорил и сгребал пахнущие илом водоросли в кучу – высохнут и можно сжечь, зола отличное удобрение… Истошный лай, совсем не похожий на недавнее добродушное тявканье, заставил резко обернуться. У них был гость.
Это оказался не уж, по крайней мере таких ужей Леша никогда не видел. Такого он никогда и нигде не видел – из воды вертикально поднималось нечто. У основания оно казалось толщиной с руку и равномерно сужалось к тоненькому кончику, поднявшемуся высоко над водой, по крайней мере на полметра выше головы Леши. Больше всего это было похоже… черт, да ни на что это похоже не было – совершенно гладкий отросток глянцево-серого цвета, не то с розоватым, не то с сиреневым отливом.
Мизансцена длилась секунд двадцать – Леша молчал, онемевший и парализованный – не страхом, страха он не чувствовал, к месту приковывала дикая нереальность происходящего; нечто возвышалось тоже молча и неподвижно, а Бобик захлебывался паническим, срывающимся на визг лаем. Надо что-то сделать, надо что-то немедленно сделать, но…
Нечто упало, со свистом резанув воздух. Так падает меч в смертельном ударе – стремительный, беспощадный и невидимый глазу. Упало на берег и исчезло, мгновенно втянувшись под воду. Вместе с ним исчез Бобик,
– Я сошел с ума, – констатировал Леша совершенно очевидный ему факт. И прозвучало это почти даже радостно.
Он сидел дома (то есть в квартире Елизаветы Васильевны), за столом, украшенным довольно затейливым натюрмортом: литровая бутылка водки, на треть уже пустая, литровый же пакет томатного сока, два стакана, куча книг и журналов – от толстенных томов Брема до запыленных, вытащенных из дальних недр кладовки номеров “Юного натуралиста”.
Брем был открыт на странице, изображающей щупальце гигантского кальмара – толстое, со множеством присосок, снабженных мелкими крючками. Пролитые на рисунок красные капли сока придавали щупальцу зловеще-натуральный вид, но с сегодняшним видением оно не имело ничего общего.
Леша опрокинул еще стаканчик, запил и со вкусом повторил:
– Я болен, я сошел с ума. Сбрендил, свихнулся, тронулся крышей.
Мысль успокаивала.
Если ты болен – значит, можешь вылечиться. Вылечиться и без всякого страха подходить к колодцам, или к наполненным мыльной водой ванным, или даже к прудам-воронкам – подходить, не опасаясь, что оттуда высунется не то червяк-переросток, не то чье-то щупальце, обовьет тебя и утащит в себе в глубину…
Он выпил еще, благостно улыбнулся и никак не отреагировал на звук отпираемого замка входной двери.
– Ты сошел с ума, Виноградов! – Ирина, оставив сумку в прихожей, стояла на пороге кухни. В минуты раздражения она всегда называла мужа исключительно по фамилии.
– Ага, я сошел с ума, – покладисто согласился Леша, не делая никаких попыток оспорить самоочевидный факт.
– Вот и отлучись на два дня… Пить водку в такую жару, и без закуски, и в полном одиночестве… Да ты алкоголик, Виноградов! Тебе лечиться надо!
– Ага, мне надо лечиться, – опять не стал спорить Леша, сам только что пришедший к аналогичному выводу.
Добротный семейный скандал никак не желал разгораться. Ирина достаточно хорошо знала мужа, чтобы ясно представить, что произойдет дальше: будет так вот сидеть, глупо улыбаться и соглашаться со всеми обвинениями и попреками. А то еще и уснет на середине фразы – замолчит на полуслове, прислонится к стенке и самым преспокойным образом захрапит.
– Мы с тобой завтра поговорим, Виноградов! – зловеще пообещала она и вышла, хлопнув дверью кухни – тещина посуда в тещином буфете противно задребезжала.
– Поговорим, – сказал в пустоту Леша и опять потянулся к бутылке.
Нет ничего и никогда не было – ни пруда, ни его хищного обитателя – эта заполненная водой и тиной яма ему привиделась, а на участке там ровное и гладкое место… И исчезнувший в глубине Бобик тоже никогда не существовал в действительности – просто разговаривал сам с собой, а воображение нарисовало помахивающего хвостом маленького слушателя…
Вполне может быть, что все вокруг тоже плод больной психики: и это наследство, и эта опостылевшая квартира, и Ирка, якобы сидящая сейчас в дальней комнате. А на самом деле он лежит сейчас…