Тотем Человека

Герасименко Анатолий

— Ма-акс.

И важно дождаться, не отпрянуть от двери, не выпрямиться. Дождаться, пока он подковыляет на своих несчастных костылях к замочной скважине — с той стороны, и тоже пристроится — с той стороны — и тоже выдохнет — с той стороны:

— Привет.

Словно поцелуй. Его дыхание сквозь узкую дыру в толстом металле, прилетевшее на сквозняке, замешанное на аромате краски, но — его! Его! Дыхание, как первый поцелуй, год назад.

— Приве-ет, — вернуть.

Что самое главное в поцелуе?

Дыхание любимого.

Не влажное лобзание слизистой: этого полно и в сексе, а поцелуй не есть секс, вернее, это совсем не секс. Не возможность видеть глаза: недаром почти все зажмуриваются во время поцелуя, и правильно делают. Не касание кожи лица, с запахом

пыли и городской бензиновой гари. Дыхание. Неповторимый, сладкий, пьянящий выдох возлюбленного. Целоваться — это дышать дыханием любимого человека.

И даже так, через замочную скважину: 'привет — привет'. Поцелуй. Почти.

Теперь — к делу. Квартира — сто вторая — рядом. Тогда, месяц назад…

'Как?'

'Не знаю'.

'Ключа нет?'

'Нет'.

'От соседей? Сказать, что заливают?'

'Там никто не живет'.

'Точно?'

'Точно'.

'А снизу?'

'И снизу. Нигде. Со всех сторон пусто, весь этаж пустой, один я. Робинзон, на хрен, Крузо'.

'И я… — прошептала она, — я… твоя Пятница…'

'Подожди, — сказал он. — Мысль есть одна'

Службы вскрытия дверей. Однажды они с Тимом возвращались под утро домой, Тим подвыпил и потерял ключ от квартиры. Бранясь, замиряясь, снова бранясь, они обзвонили дюжину друзей (повеселился разбуженный спозаранку Боб, предложивший услуги знакомого медвежатника — 'только вам малехо придется подождать, великолепные, он сейчас срок мотает'), пока, наконец, не нашли на клочке выброшенной газеты телефон круглосуточной службы вскрытия дверей. (Круглосуточной, нет, каково?!) Сонный мужик с тяжелым ящиком инструментов ровно две минуты возился над замком: через сто двадцать секунд цитадель семьи Ганиных пала. Нанятый взломщик получил 'на водку' (как выразился Тим) и отправился досматривать седьмой сон. 'Прикольно, — говорил тогда Тим, — он даже не спросил у нас документов. Типа, привет, ребята, вам дверь ломануть, а и пожалуйста, мне это пару пустяков, деньги мои — проблемы ваши…'

Над дверью квартиры номер сто два вызванный 'медвежатник' трудился минут двадцать. Документов он у Дины, разумеется, не спросил. Надо взломать дверь дорогущей квартиры в центре Питера? Нет проблем, только заплатите деньги. Абсолютно легальный бизнес. Правда, Дине пришлось распрощаться со всем содержимым кошелька. Но она только что вдохнула дыхание любимого, и ей было все равно.

Квартира номер сто два походила на пустой музейный зал после реставрации. Запах краски, лака, пыли. Много, много солнечного света. Дина высунулась из окна, посмотрела вниз и увидела, что по стене тянется узкий, в полкирпича, горизонтальный выступ. По странной прихоти архитектора такими выступами был опоясан весь дом, сверху донизу. Если забыть, что под тобой — сорок метров пустого воздуха, то вполне можно перейти по выступу до соседнего окна, где будет ждать Черный. Полтора метра, может быть, два. Немного. Надо только подстраховаться. Найти веревку, обвязать один ее конец вокруг талии, а другой конец привязать к батарее отопления. Но в сто второй не было веревки. Пришлось пожертвовать поясом — натуральная кожа, вот она, польза дорогих аксессуаров! — потом в ход пошла куртка, ее пришлось скрепить лифчиком. Из соседнего окна выглядывал встревоженный Черный, готовился поймать. Дина встала на подоконник, пошатнулась, вцепилась что было сил в раму окна, стала шарить отчаянно вытянутым носком. Наконец, ступила на выступ обеими ногами. Ветер, ветер, какой ветер здесь, на высоте! Дина обнаружила, что гораздо легче передвигаться, закрыв глаза. Маленькими, голубиными шажками она засеменила по кирпичной полосе, цепляясь пальцами за неровности стены, ломая ногти, пачкая блузку на груди. Потом Дине вдруг почудилось, что она падает, и Дина взвизгнула, но тут ее за плечо крепко схватил Черный, повлек, втянул в свое окно.

И они обнялись.

Так было в первый раз.

И во второй, и в третий.

Так случится и теперь.

Правда, теперь у нее была альпинистская веревка. Веревка лежала в квартире сто два, под северным окном, а в назначенный час оборачивалась

единственной связью между квартирой Черного и всей остальной вселенной. Как будто Дина переходила по этой веревке в отдельный мир, где безраздельно властвовал увечный, но прекрасный демон, мечтающий об одном: вырваться из своей тюрьмы и навсегда улететь в края зеленых полей и серых скал. Улететь без нее — это Дина поняла с самого начала. Иногда она ненавидела Черного за то, что тот дал ей знать о себе на месяц, на два перед вечной разлукой. Да, он говорил, что вызовет её. Да, он говорил, что они будут вместе.

Он врал?

Он ошибался.

Кажется, так принято говорить о тех, кого любишь.

Дина привычно обвязалась веревкой, растворила окно, задом полезла наружу. Должно быть, потешный вид, если смотреть с улицы. Девушка лезет попой вперед из окна, осторожно, поскальзываясь на карнизе, провожаемая взглядами голубей. Дине казалось, что зад ее заслоняет собой весь мир, будто флаг, который она вывешивает в знак презрения к этому самому миру. 'Чудовище — жилец вершин, с ужасным задом, схватило несшую кувшин, с прелестным взглядом…' Никогда не понимала, у кого в этом стихотворении ужасный зад… ай, скользко, черт… а у кого — взгляд… ведь если узел развяжется, ну всего лишь на минуту ослабнет, а я оступлюсь… то полечу вниз этаким винтом, раскручиваясь по мере приближения к земле…. а, нет, еще сначала повисну… повисю… повишу… пока узел будет скользить к смерти… а я буду качаться, как маятник… а уже потом узел развяжется… а какой, интересно, звук получится, когда… наверно, похожий на то, какой бывает от молотка, когда мясо отбиваешь… от шипастого такого молотка… и еще… черт, подмышкой тянет, неужели узел… и еще интересно — при ударе подкинет вверх, или сразу шмяк, и все, лежать? 'Она качалась, точно плод, в ветвях косматых рук…' Будь что будет — ногу, тяни ногу, и руками, руками за стенку держись…

Ах!

Схватил меня, с прелестным взглядом. Тащит. Можно стравить веревку. Уже все, уже за талию держит… каково ему, ведь он ходить почти не может… кряхтя, кряхтя… как это неэротично — кряхтеть, но переваливаться через подоконник тоже ведь как-нибудь нужно… Тотем, как это уродливо выглядит… с ужасными задом… блин… хорошо, если правы авторы детективов, и наверх никто-никто никогда-никогда не смотрит… а ведь веревка-то осталась снаружи…

Все.

— Ну, здравствуй, — сказал он, как обычно.

Они стали целоваться, уже по-настоящему, и Дина думала, как тяжело будет идти обратно.

Затем он расстегнул на ней блузку.

— Прямо сразу? — спросила Дина с выражением, которого сама разгадать не смогла.

— Да, прямо сразу, — уверенно сказал Черный.

— Помоги тогда…

Из окна веяло свежестью, и недавним дождем, и от ее одежды тоже пахло дождем, и бетоном, и уличным воздухом.

Потом они лежали на твердом прохладном полу. Из окна дул ветер. Тот самый ветер, который едва не скинул ее на асфальт.

— Ноги как? — спросила Дина.

— Нормально, — ответил Черный.

Дина глядела вверх. По потолку короткими перебежками шныряла муха. За окном на перевернутом небе плыли облака. У них оставалось примерно сорок минут, а потом нужно лезть обратно, вытягивать веревку, выходить из сто второй квартиры, прикрыв дверь так, чтобы она казалась целой, и ехать домой.

Но сначала можно поговорить.

Только не о Тиме.

И не о Саше.

И не об Отделе.

И не об Ирландии, великий Тотем, только не о ней.

Нужно искать простые темы для разговора. Совершенно невинные, ни к чему не обязывающие темы. Ну, например…

— Все-таки, зачем ты нужен ворону? — спросила Дина, тут же пожалев об этом. Нашла, о чем говорить, ничего не скажешь.

Черный долго молчал.

— Так, ерунда, — сказал он. — У богатых свои причуды.

— А-а, — сказала она. — И что за причуды?

Черный повернулся набок и обнял ее. Правая рука протянулась вдоль тела, а левую он подсунул Дине под шею. Получилось очень уютно, как будто она была ребенком в его объятиях. Дина ничего не могла с собой поделать. Дина замурлыкала.