Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
Душа человека настолько глубоко упрятана, что ее никаким осциллографом не выявить, даже обширная томограмма мозга без толку. Глубинная сущность души нашла отражение даже в таком слове, как syva - глубокий (по-фински). И в английском - soul. "Су" - хоть тресни. А треснуть можно и по-санскриту. Su - придает слову высшую степень качества, а suvari - и вовсе не что иное, как "рождающий кого-то", вероятно - того самого Человека. Выходит, чтобы прийти к душе, как таковой, надо пройти через языковые исследования. Недаром Господь начал со слова, и человека тоже наделил своим даром - душой.
Но где те исследования? Караганда - не в счет. В Институте Мозга профессора Бехтерева.
– Ты не думай, что все это ерунда на постном масле, эзотерика и казуистика, - сказал Тынис.
– Это религия в самом правильном смысле этого слова. Мы ищем, но можем и не найти.
– Отчего так?
– подивился Тойво.
– Так настолько мало сейчас осталось носителей этих слов, которые наши-пренаши предки для обращения к Господу использовали, что теряешься. Например, кто считается носителем санскрита?
– Кто?
– Антикайнен никак не мог взять в толк ход мысли товарища по поездке.
– Да никто, - возмутился Тынис.
– Разве эти парни из Индии, у которых везде грязь и запустение - носители? Сволочи, гадят под себя на улицах, а санскрит им подавай, как язык предков (государственный закон о запрете публичной дефекации в Индии был принят только в первой половине десятых годов второго тысячелетия нашей эры).
Мимо проносились дома и деревья, люди занимались своими делами, иногда ходили организованные группы мужчин с винтовками на плечах. Никто из них, пожалуй, не задумывался ни о душе, ни об институте Мозга. Люди задумывались о том, как выжить, а некоторые - о том, как не позволить выжить другим людям.
– Заместитель наркома просвещения Захарий Гринберг выделил нам некий карт-бланш, позволив заниматься действительно научной деятельностью, - сказал Тынис.
– У нас много перспективных тем, и очень удивительно, что именно после Революции нам никто не мешает, к нам, наоборот, идут навстречу. Что на это скажешь?
– Молодцы, - пожал плечами Тойво.
Действительно, некоторые ограничения для цели, которую преследовал Бехтерев, существовали как во времена царя, так и после него. Чистую науку смущал подход Владимира Михайловича к исследованиям: ему нравилось создавать психологические портреты, выявляя внутренние стремления людей, их скрытый потенциал и, как ни странно, память предков. Весьма скептическое отношение к "русской идее", такое же поведение в отношении немецкой, ну или другой "избранности", отрицание всеобщего равенства под крыльями единого человечества - Бехтерев не мог не снискать недругов среди политиков.
Он был членом редакционного комитета многотомного "Traite international de psychologie pathologique" ("Интернациональный трактат по патологической психологии") (Париж, 1908-1910), для которого написал несколько глав. В 1908 году в Петербурге начал работу основанный Бехтеревым Психоневрологический институт. В нём были открыты педагогический, юридический и медицинский факультеты. В 1916 году эти факультеты были преобразованы в частный Петроградский университет при Психоневрологическом институте. Сам Бехтерев принимал активное участие в работе института и университета, возглавлял хозяйственный комитет последнего, появляясь всегда неожиданно, в распахнутой генеральской шинели без погон и с развивающейся бородой. Его побаивались, считая демонической личностью, которая может рассказать о человеке все, что с ним было, и, самое главное - что с ним будет, всего после нескольких минут общения.
Врал, конечно, как сивый мерин, но крайне убедительно. Всякие цыганки и расплодившиеся предсказательницы судеб просто отдыхали рядом, если бы им, конечно, позволили быть рядом. Что самое интересное: враки Бехтерева о прошлом никогда не расходились с действительностью, имевшей место.
Только Распутин был тем человеком, который вызывал у него некоторое подобие чувства почтения. Вероятно, дело в том, что они были одинаковы - просто один грамотный, а другой - грамоте не обучен.
В мае 1918 года Бехтерев обратился в Совнарком с ходатайством об организации Института по изучению мозга и психической деятельности. Вскоре Институт открылся, и его директором до самой смерти являлся Владимир Михайлович Бехтерев.
– Нет, на самом деле: что на это скажешь?
– повторил свой вопрос Тынис.
– Скажу, что у вас хороший протеже, - подумав, решился Тойво.
– А иначе бы корпуса для института на Суворовской площади - не видать бы вам, как собственных ушей.
Мраморный дворец, принадлежавший до революции великому князю Константину Константиновичу Романову, сначала одно крыло, а потом все здание было передано под Институт распоряжением того же Захария Гринберга.
Эстонец сделал пометку в своей тетради с толстой кожаной обложкой.
– Ну, если так, то, может быть, и назовешь этого протеже?
– спросил он.
– Могу предположить, конечно, - ответил Тойво.
– Вот только не нравятся мне твои вопросы - словно у следователя.
– Это всего лишь тесты: на способность анализа, на трезвое восприятие действительности, на способность предугадывать развитие ситуации, на восприятие прошлого.
– Тогда - давай обойдемся без фамилий, - спокойным тоном, но достаточно твердо заметил Антикайнен.
Это не очень понравилось Тынису, он морщился, и так, и эдак разглядывая свою тетрадь, потом со вздохом ее прикрыл. Конечно, какая-то часть вопросов не имела никакого отношения к институту Мозга, зато имела привязку к тому ведомству, где строил свои козни товарищ Бокий.
Тойво полагал, что именно Глеб был тем человеком, кто всячески поддерживал Бехтерева в продолжение своих исследований, может быть, даже, отчасти их и направлял. Свадьба Владимира Михайловича на Берте Яковлевне Гуржи, когда ему было уже за семьдесят лет, тоже имела отношение к Бокию. Точнее, Бокий имел к ней отношение, и к Берте - тоже. В чем это отношение выражалось, никто и никогда не узнает. Не нужно это знать никому.
Антикайнен мало что знал об институте Мозга, разве что - адрес, да и то, потому что о Мраморном дворце говорила за обедом Лииса Саволайнен. О Бехтереве он не знал вообще ничего. Но нетипичный эстонец Тынис его настораживал, хотя опасности, исходящей от него, он не ощущал. Вообще-то, напрасно, потому что кому ни попадя надзор и разработку лихого шюцкоровца Антикайнена не поручили бы.
Через некоторое время Тынис опять достал свою тетрадь и на этот раз повел разговор об Элиасе Леннроте. Тойво отвечал охотно, делясь информацией, полученной им в свое время от друга Вилье Ритолы. Их разговор прервался на ночь, но после первой кружки утреннего чаю возобновился. Эстонец все реже сверялся со своей тетрадью, все чаще пускался в пространные рассуждения, а потом они приехали в город Буй.
– Ни хрена себе - вот тебе и Буй!
– сказал Тынис, когда они вышли на перрон.
– Здравствуйте, девочки!
– перед ними возник ясноглазый мальчик, величиной с в меру упитанного слона.