Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
Как ни странно, получив оружие, Лотта почувствовала себя уверенней. Вероятно, немалую долю уверенности прибавлял тот факт, что полученный пистолет она могла держать только двумя руками. Стало быть, коли дело дойдет до стрельбы, она будет стрелять с двух рук.
– Товарищи чекисты, - обратился к ним Тойво через переводчика, когда телега с людьми скрылась за лесным поворотом.
– Надеюсь, вы согласитесь, что освобождение прошло законным образом. Незаконное в данной ситуации - поведение Имре, нанявшего для своих целей эту шпану со стороны.
– Превышение служебного положения, - согласился один чекист.
– Похмелиться бы сейчас, - заметил другой.
– Сейчас вас Лацис похмелит - будь здоров!
– заметил Тынис.
Они собрали мертвецов, к которым добавился скончавшийся переломанный телегой налетчик, на три лошади. На четвертую прикрутили всеми подручными средствами - ремнями с покойных - приходящего в себя Имре, и пошли в сторону Буя. Точнее, в отдел ЧК Буя.
– Может, споем, товарищи?
– спросил один из чекистов, шедших впереди их похоронной процессии. И, не дожидаясь ответа, даже не обернувшись, затянул тонким голосом:
– Куда нам против природы?
Дело дрянь и лету конец.
И только, споря с погодой,
Поет какой-то глупый скворец.
Друзья давно отсвистели и, улетая, звали с собой.
Вот скоро грянут метели - кому ты будешь нужен зимой?
А он, чудак, не мог понять никак: куда улетать, зачем его куда-то зовут?
Если здесь его дом, его родина тут.
И кому весной его трель нужна, ежели весна и без того весна.
Кто сказал, что песням зимой конец - совсем не конец.
Тынис, второй чекист и даже подраненный Имре на лошади затянули на все лады хором:
– Что за глупый скворец, что за глупый скворец, что за глупый скворец (песня "Машины Времени").
Короткая летняя ночь закончилась. Вдалеке загудел, отправляясь, паровоз, они вошли в сонный город. Подбежали собаки, намереваясь облаять лошадей, но, учуяв кровь и мертвецов, сконфузились и молча расступились. Коты с заборов укоризненно глядели им вслед. Только безумные куры временами перебегали дорогу прямо перед копытами коней.
Они вошли во двор околотка и сгрузили покойников в тень в лопухи, накрыв холщиной. Утро было еще слишком ранним, чтобы прочие сотрудники ЧК начали подтягиваться на службу.
– Можно и поспать, - сказал один чекист другому.
– Ночка выдалась еще та!
– Вот я сейчас кому-то посплю!
– раздался, вдруг, громоподобный голос, и чекисты испуганно застыли по стойке смирно, содрав с головы мятые фуражки.
Тойво тоже застыл, Имре со своей лавки, где возлежал с заново перебинтованной простреленной ногой, хмыкнул, а Тынис все еще на улице щерился на солнце.
Антикайнен осмотрелся, но источника зычного баса не увидел. Он хотел, было, спросить "кто это", но постеснялся. Тем не менее, чекисты все так же продолжали тянуться во фрунт. Тойво проследил за их взглядом и уперся в тумбочку возле окна. Вернее - это был некий старинный секретер на выгнутых ножках, высотой от пола в полтора метра. Восход солнца сверкал через окно, слепя и блистая сквозь не вполне чистое стекло. Пылинки плясали в этом потоке света, как парашютики одуванчиков на поле. А рядом с секретером угадывалась фигура, не совсем человеческая, но, если судить по ее еле заметному движению, живая. Высотой она была как раз под срез верхней крышки старинной тумбочки.
– Чего уставился?
– громогласно гавкнула фигура, обретая человеческие руки-ноги и легкий прибалтийский акцент.
"Да это же товарищ Лацис!" - догадался Антикайнен.
– "Почему он на коленях стоит?"
На крики в помещение осторожно заглянул Тынис, увидел с другого угла начальственный силуэт, догадался, кто бы это мог быть, и начал лихорадочно рыться в своем саквояже, выискивая какие-то бумаги.
Товарищ Лацис, а это был именно он, вышел на середину комнаты и стал покачиваться с пятки на носок. Он не стоял возле секретера на коленях, он просто был очень маленького роста. Обычно такие люди питают страсть к очень большим вещам: огромным женщинам, внушительным машинам и гигантским пистолетам. У Лациса на боку поверх кожаной тужурки в деревянной кобуре покоился громадный маузер. Это не был, конечно, какой-то особый маузер, но на фоне самого Лациса он выглядел несоразмерно большим.
– Доклад!
– рявкнул он.
– Товарищ начальник!
– сказал один из чекистов.
– Во время вашего отсутствия имело место происшествие, а именно: нападение банды контрреволюционеров на чекистское сопровождение! Бандиты в количестве четырех человек уничтожены. Погибло также гражданское лицо: возчик из крестьян. Товарищ Имре ранен в перестрелке.
– Кого сопровождали?
Чекист выразительно посмотрел на Тойво, тот откашлялся, собираясь с мыслями, но тут вперед выдвинулся Тынис.
Он протянул начальнику ЧК гербовую бумагу за подписью, конечно же, Бокия.
– Ясно, - снижая тон, вероятно - смягчаясь, проговорил Лацис.
– Что теперь нужно от меня?
– Только содействие, - сказал эстонец.
– Вы его получите, - сказал товарищ Лацис и пошел по коридору к своему кабинету.
Когда за ним захлопнулась дверь, чекисты облегченно вздохнули.
– Мог и пристрелить, - сказал один.
– Да, скор на управу, - добавил другой.
– От такого не уйти.
Тойво с этим не мог не согласиться: вопьется клещом - не сбросить. Иметь такого врага нежелательно, тем более, когда на кону только что обретенная свобода Лотты и ее семьи. В смутное время главенствовать силовыми структурами могли только решительные до самопожертвования люди. Они жертвовали своей душой, не боясь марать руки в крови. Раз благие цели, то и дела - тоже благие.
Самыми преданными делу Рабоче-Крестьянской Революции были евреи, латыши и чехи. Именно их приказами и устанавливался новый порядок: пулями, штыками и шомполами.