Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
Тойво засмеялся, и получилось это у него счастливо, как в детстве. Все хорошо: Лотта доберется до Питера, где их приютит тетя Марта, потом по Карельскому перешейку они совершат переход в Финляндию - так будет. Он тоже завтра выедет отсюда, а Тынис задержится на пару дней - в принципе, так и планировалось. Матрену не расстреляют, она вернется домой, слегка пришибленная от пережитого. Волосы у нее перестанут смешно топорщиться.
Лацис - а что Лацис? Лацис - именно "что". Тойво не знал, что будет с ним завтра. Ему почему-то сделалось понятным самое ближайшее будущее людей, а начальник ЧК человеком не был.
Палачами могут работать только лысые люди. Их восприятие чужого страха и страданий притупляется. Они заняты сугубо механическим процессом: голову снять с плеч, повесить за шею, руки-ноги переломать, а потом живот разрезать, поджечь у столба, распять на кресте. Все это при скоплении людей. Люди насыщаются зрелищем мук.
Чувства лысых притупляются. Все, в принципе, остается: и любовь, и дружба, и улыбки милых, и сердечность встреч, но нет остроты. А как же иначе - волосы для того и служат, чтобы с космосом иметь связь, а посредством космоса - и между людьми.
Но те волосатые, что добровольно приходят смотреть на казни, а также те волосатые, которым случилось эти казни устраивать - не люди. Это маньяки. Они сострадают страдающим, но сострадание это вывернутое: они получают от этого кайф.
Товарищ Лацис был маньяком, но это его не выделяло среди прочих начальников ЧК и членов ЦК. Они там все были маньяки. Они там все будут маньяки. Поди, попробуй, отличи их от прочих людей.
Тойво отличить мог: щупальца, протянувшиеся к голове Лациса, протянулись и к сердцу. Антикайнен не сомневался, что Самозванец, мнивший себя богом, именно через таких маньяков продвигает свою власть. Лохматая Матрена не была отмечена связью с гигантским Черепом, парящим в нигде, Тынис - тоже (подробнее о Самозванце - в моих книгах "Радуга"). Тойво провел рукой над своей головой, будто надеясь нащупать мнимый отросток щупальца. Точнее, конечно - как раз не нащупать.
Спохватившись, в тщетности такой попытки, он посмотрел в одно из стальных зеркал в углу, но угол был несоответствующий. Ну, что же, надо приглядеться к себе, когда опыт по обнаружению души, который проводил Тынис, закончится.
– Как ты себя чувствуешь?
– поинтересовался эстонец.
– Нормально, - ответил Тойво.
– Нормально, - ответил Тойво.
Это было странно: два раза отвечать одно и то же. Ладно, революционные вожди по три раза для солидности одно и то же слово повторяют. Ладно, юристы одно и то же слово жуют, жуют, пока не пережуют. Но он-то ни то, ни другое.
– Представь, что ты можешь понимать мысли, или побуждения других людей, - продолжил Тынис.
– Получается представить?
– Я понимаю мысли других, - пожал плечами Тойво.
– Я понимаю мысли других, - пожал плечами Тойво.
Эстонец склонился к своей тетради и начал в ней что-то писать, заглядывая в зеркала. Он достал несколько полосок разноцветной бумаги и начал, меняя их перед своими глазами, сравнивать цвета с чем-то только ему видимым в зеркалах. За окном дождь лил, как из ведра.
– Итак, - продолжил Тынис.
– Что чувствует оказавшееся здесь женщина?
– Она думает, что очень хорошо, что не пошла домой, а пережидает непогоду под крышей. Еще ей нравится твой саквояж. Да и ты ей нравишься, - сказал Тойво.
– Она думает, что очень хорошо, что не пошла домой, а пережидает непогоду под крышей. Еще ей нравится твой саквояж. Да и ты ей нравишься, - сказал Тойво.
Матрена, услышав это, не испугалась. Наоборот, она заулыбалась чудесной открытой улыбкой. Если бы не шар волос вокруг головы, улыбка бы преображала ее в настоящую красавицу.
– А что думает какой-нибудь человек на другой стороне улицы в другом доме?
Тойво удивился вопросу: как он может знать, что в голове у кого-то, кого он даже не видит? Однако он попробовал посмотреть в окно и тотчас же почувствовал страх, веселье, заботу и ненависть. Все это были различные восприятия, которые как бы отразились в его личных ощущениях. Сильнее всего его донимала ненависть. Вообще-то ничего в этом необычного нет: любовь и ненависть - два самых сильных чувства, которые одолевают человека.
Но эта ненависть казалась ему всеобъемлющей. Она переливалась, как спираль, то скручиваясь, то раскручиваясь, меняя цвет с белой до ослепительно белой, словно раскаленной.
Тойво постарался проследить, откуда эта спираль пробивается, и с удивлением для себя обнаружил, что может видеть через пелену ливня и через стены домов. Спираль рассыпалась, перестав быть видимой, зато сделавшись какой-то осязаемой, что ли. Как след, состоящий из запахов, для гончей собаки.
Этот след привел его к старому доброму слегка подраненному чеху Имре, что сидел на подоконнике Екатерининской гимназии и смотрел на улицу. Имре тоже был маньяком - щупальца Самозванца цепляли его голову и сердце так, что непонятно было, кто кого удерживает: отростки его - либо наоборот.
Тойво понимал, что ненависть, обуявшая чеха, имеет вполне предметную направленность. Странно, когда едва знакомый человек начинает раздирать себе душу, пытаясь в помыслах своих уничтожить либо унизить другого человека, о котором, пожалуй, ничего не знает.
– Странно, - сказал Антикайнен.
Имре вздрогнул и закрутил головой, словно в поисках кого-то. Удар грома, хлопнувший за окном, не заставил его ни вздрогнуть, ни отвлечься от своих дум, будто случившаяся на улице гроза совсем не занимала его голову. Оно и понятно: власть у чеха, пусть небольшая, но была. И сейчас он собирался употребить ее, дабы направить всю мощь былой полицейской системы и произраставшего из нее нового революционного порядка против одного человека, против Тойво Антикайнена. Ему, однако, вроде бы, померещился голос.
Если бы кто-то спросил: на кой черт тебе сдался этот человек - он бы не ответил. А черт бы, напротив, произнес: "а шоб знал!". Душа человека обладает иммунитетом против всякой бездушной гадости. Однако если этот иммунитет снижается, то бездушная гадость - тут как тут. Иммунитет этот - наша совесть. А ум, честь и совесть - это уже Партия. Ну, партия - это, конечно же, Ленин. Бехтерев, подлец, в своем Институте поставил Ленину диагноз сифилис мозга. Вот тебе и совесть эпохи!
Если уж такое творится с вождями, то что можно говорить о более незначительных сподвижниках Революции, как таковой? Имре очень серьезно намеревался вбросить в свое ведомство информацию, что Антикайнен - чмо, кал и педераст. Нет, конечно, не это: вполне достаточно было обозначить его белогвардейским пособником - и дело в шляпе. Не тем белогвардейцем, которые переметнулись в Красную армию, а тем, которые с этими белогвардейцами, красными, воевали на всех фронтах. Только Имре желал еще усугубить поклеп чем-нибудь, вроде "готовился к покушению на горячо любимого товарища Блюхера, Рыкова или Зиновьева". Он предвкушал арест финна, злорадное хихиканье вместе с Мищенко, пытки - о, попытать нужно обязательно - и казнь. "А шоб знал!"