Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
24 мая 1918 года открылась пулеметная школа на базе бывшей офицерской стрелковой школы, а потом и Третьи пехотные Советские Петроградские финские курсы. Куда делись вторые и первые финские курсы - не знал никто. Вероятно, они были засекречены. Или делились по национальному признаку: первые - для еврейской элиты ЦК, вторые - для латышской прослойки ЧК, четвертые - для русского боевого крестьянства, девяносто пятые - для революционных киргизов, ну, а финнам достались третьи.
По приказу Всероссийского Главного штаба по военно-учебным заведениям от 14 ноября 1918года они, эти курсы, были торжественно открыты. Бывший полковник царской армии, Александров, сделался самым главным заведующим школой,
Как-то Черников наехал на Александрова, тот зарядил ему в матросский бубен, и они перестали разговаривать между собой. Черников, правда, стучал, как дятел во все инстанции, а царский полковник потребовал себе заместителем Василевского - молодого героя Первой мировой войны.
Не тут-то было! Матрос взвился, как стяг на "Неудержимом" и пригрозил курсы распустить. Кто крышевал Черникова из правительства - неясно. Может, матрос Железняк?
Тем не менее, штат школы командиров решили расширить. Появились товарищ Инно, чтобы финнов возглавлять, и товарищ Эйно Рахья, чтобы финнов направлять. А общую, так сказать, интернациональную учебную часть возглавил профессор бывшей военной академии генерального штаба гражданин Изметьев. Александра Василевского решили не приглашать, раз уж революционные матросы были против. Так он и сидел на иждивение у родителей при Угличской волости Кинешемского уезда Костромской губернии, учителем работал, пока не загремел под призыв в апреле 1919 года.
Курсы разместились в Петрограде на Съездовской линии Васильевского острова. Все в них было хорошо: и учебные классы, и спортивные залы, и столовая, и караульное помещение, и баня и, самое главное, "т д". Под скромными буквами, скрывающими "так далее", подразумевался актовый зал, где в 1917 году заседал 1-й съезд Советов новой России и самая обширнейшая в городе библиотека.
В библиотеке было все, и там был сам Антикайнен. Он бы и не уходил оттуда, да служба требовала выполнения военных условностей: нарядов, караулов, построений и строевой подготовки. Здесь была самая странная подборка изданий, в том числе и "Калевала" перевода Бельского, и Пушкин с "Капитанской дочкой", и Лермонтов с "Маскарадом". Все по-русски, по-немецки и даже по-английски, но теперь для Тойво перестало быть большой проблемой разбираться в кириллице.
Финских книг, несмотря на то, что курсантов-финнов наличествовало изрядно, было раз-два и обчелся. Вероятно, финское книгоиздание отчего-то тормозилось. На шведском - пожалуйста, но на шведском читать неинтересно: ни черта не понять, чего там шведы пишут, кого склоняют!
На 14 ноября в школу прибыло 141 человек, ожидалось еще сколько-то, чтобы получилось заявленное количество в двести штыков. 29 человек командного состава почему-то каждый раз выдавал разную цифру ожидаемых обучаться, а 23 преподавателя стояло на своем: пятьдесят девять - и баста. Под это дело выделили целых 14 винтовок, нецелые винтовки к учебному процессу не допускались. Тотчас же сформировались учебные группы: 4 - пулеметные, одна - артиллерийская, 3 - саперно-строительные. В первые распределились по 15 воинов, во вторую - четырнадцать, в третьи - по двадцать. Куда-то задевалось еще семь курсантов.
Вообще, каждое построение с перекличкой знаменовалось не только мечтою о Знамени, но и разногласиями в подсчетах курсантов. Их было то больше, то, в основном, меньше списочного состава. Будто они как-то периодически пожирались самими собою, а иногда так же почковались. Попытки пофамильной корректировки не приводили ни к чему. "Все курсанты на одно лицо", - кричал дежурный после проверки, но людей все равно было в несоответствии соответствия.
Кстати, мечта школы командиров однажды воплотилась: 23 апреля 1919 года ЦК Финляндской компартии вручил курсам Знамя. ЦК Российской, либо латышской, либо азерибаджанской компартий на Знамя так и не подвиглись. Флажки давали, буденовки - но разве это идет в какое-нибудь сравнение с настоящим кумачовым полотнищем! Финны расстарались, даже суровый вечно бухой матрос Черников расчувствовался.
Тойво после Съезда комсомола никак не мог прийти в себя. Все-таки излишнее внимание, лишние взгляды, лишние оценки так прилипчивы, вполне оправдывая определение "сглаза". Сглазили его, это и ежу понятно.
Он взял увольнительную на субботу-воскресенье под предлогом встречи с комсомолками, уныло козырнул в ответ на кривую усмешку дежурного офицера и отправился на трамвае в сторону взморья Финского залива.
Было все так же хмуро и холодно, море угрожающе шумело, тростник вяло качался из стороны в сторону под небольшим ветром. Вокруг - никого. Конечно, поздней осенью мало находилось любителей получить порцию простуды, окунувшись в сырость и промозглость. Разве что чайки, нахохлившись, сидели на выброшенном плавнике, обточенном волнами, да думу свою думали: а не полететь ли нам, пацаны, на помойку, отужинать там, с воронами перемахнуться?
В море - ни одного паруса, только пароход какой-то, тужась черным дымом, чешет куда-то в Кронштадт. Вероятно, крейсер "Аврора" нагуливает боевой дух, чтобы еще раз пульнуть холостым выстрелом для объявления революции, сегрегации или конгломерации.
Тойво посмотрел в морскую даль, морская даль посмотрела в него. Здесь ходили под парусами загадочные парни-викинги, старый Вяйнемейнен правил своим челном по дороге в Похъелу, отсюда выдвинулся в поисках смысла жизни великий мореплаватель Навин, Иисус Навин (navin - моряк, в переводе с рунического санскрита), здесь все, как было долгими столетиями. "Надышаться можно только ветром", - усмехнулся Тойво, набрав в легкие сколько можно воздуха.
Он двинулся прочь от берега, перемахнул через дюну и оказался в сосновом лесу, тем гуще, чем дальше. Наконец, Антикайнен остановился и вытряхнул из заплечного мешка-сидора казенное шерстяное одеяло. На этот раз на уединение с природой он не взял с собой никакой еды. По большому счету для достижения его цели ничего не было нужно: разве что не нужно, чтобы поблизости кто-то был. Да новую длиннополую шинель не хотелось пачкать, поэтому он ее снял.
Тойво подошел к шероховатому стволу высокой, как мачта, сосне, посмотрел, чтобы не было потеков смолы, и прислонился к дереву настолько близко, насколько это можно было сделать. Казалось, слышно было через рубчатую поверхность коры, как движутся древесные соки, как упруго реагирует сосна на ветер, запутавшийся где-то в ее кроне посреди неба.
Издревле предки ходили к деревьям не только для того, чтобы дрова заготовить. Лишь таким способом можно было излечить хандру, безысходность и выбросить дурные мысли из головы. Деревья лечили душу, если душа болела. Кстати, бездушные люди никогда в лес не ходят, в крайнем случае - в кусты, либо в сад. Никто никогда не встречал в лесу государственного судью - он туда не может войти, никто не видел посреди диких деревьев самое государство - президентов, премьер-министров и прочих канцлеров. Им тоже доступ к деревьям заказан.
Тойво прижался к сосне и постарался не думать ни о чем. Он не думал, что страна Финляндия погибла, отделившись от России, не думал, что Россия сгинула, отделившись от Финляндии. Его голова не воспринимала мысли, что мир весь рухнул, когда свора черных людей восстала из черноты, чтобы сделать этот белый свет черным, взяв за основу черноту, именуемую "политикой". Тойво не попытался догадаться, что самые черные из черных людей создали гибельное для прочих людей развлечение, называвшееся "юриспруденцией".