Тойво – значит надежда. Красный шиш
Шрифт:
Приказы были взаимоисключающие друг друга. Поэтому Антикайнен решил, что поступит по своему усмотрению. Точнее, получалось, что по усмотрению товарища Бокия.
Он с людьми выдвинулся на лыжах вокруг острова, памятуя о памятном рейде по льду Ладожского озера. Как и предполагал, место еще было не занято. С востока красноармейцы не подошли, с запада – тоже. Почему-то наступающие бойцы в эти погожие мартовские дни и ночи предпочли не пользоваться ни лыжами, ни коньками. Западло им было, что ли, считая и тот и другой способ передвижения детской забавой. Дыбенко любого лыжника у себя расстрелял бы без суда и следствия, а Тухачевский повесил бы любого конькобежца. Ну, а к красным финнам они относились с нескрываемым пренебрежением, поэтому они, как ущербные, могли передвигаться любым способом, что только им взбредет в голову.
Пока красноармейцы нестройными порядками приблизились к острову, скользя по гладкому льду, оступаясь в натаявшие лужицы, спотыкаясь о торосы и спрессовавшийся в сугробы снег, в Кронштадте было все готово для отражения штурма.
Из крепости к великому неудовольствию военачальников начали бить орудия и пулеметы. Палить с господствующей высоты было легко и просто – все мишени, как на ладони. Лед трескался, образовывались промоины, люди тонули десятками. Комиссары выли, как волки, призывая идти вперед. Тухачевский палил из револьвера в воздух, Дыбенко размахивал шашкой.
Укрыться можно было лишь за трупами убитых ранее.
Вероятно такая бойня может радовать глаз только одних маньяков, в то время, как другие маньяки посылают на убой все большее количество людей.
Дыбенко вливал в себя водку стопку за стопкой, возбужденно хрустел соленым огурцом и тряс в направлении неба шашкой. Тухачевский пучил глаза и облизывал тонкие губы. Вероятно, он вспоминал в это время, как подобным же образом парадным маршем наступают офицеры и прапорщики «черной дивизии» генерала Макарова, что получило название «психическая атака».
Но колонны развернулись в цепи, и уже ничто, не могло сдержать яростный натиск пехоты, знавшей, что выжить если и удастся, то только там, на острове. Они-то это знали, но не знали того, что шансов на выживание у них не было решительно никаких. Кроме одного.
Как ни были циничны обороняющиеся в крепости, но расстреливать беззащитных «товарищей по оружию», с кем не так давно сражались плечом к плечу при обороне Петрограда против Юденича, не каждый может. Легче биться с ними в равных условиях, или не биться вообще – устроить митинг, принять резолюцию и разойтись с миром.
Бойцы Тойво издалека наблюдали, какая бойня творится на подступах к фортам "Риф", "Шанц" и "Красноармейский". Слышно было гораздо лучше – звук по озеру, покрытому льдом катится, как эхо в горных Альпах. Раненные хрипели и стонали, живые вопили голосами, исполненными отчаянья и ужаса, и все – ругались самыми матерными словами, какие только можно было себе вообразить.
Антиайнен распорядился своими товарищами таким образом, чтобы в одном месте на льду оставался свободный коридор, и приказал:
– До получения приказа от командования в штурм не ввязываться и огонь не открывать. Беженцев не трогать, коли таковые обнаружатся. Вопросы есть?
Вопрос был один: если в них начнут стрелять – что делать?
– Стрелять в ответ, – ответил Тойво. – Пленных не брать. Бить наверняка.
Красные финны не возражали против такой постановки событий. Положение дел в Кронштадте было неясным, может быть, матросы поднялись протестовать по тому же поводу, что и недавняя «Револьверная оппозиция». Все нынешнее противостояние здорово смахивало на междоусобицу, а участвовать в ней – себя не уважать.
К ним прибежал, оскальзываясь и падая, какой-то курьер, представившийся посыльным командующего северной группы Казанского.
Едва отдышавшись, он донес приказ, ссылаясь почему-то на комиссара Вегера:
– Финским красногвардейцам держать зоны подтопления льда и образовавшиеся полыньи, обеспечивая наступление по льду залива основных сил на участке побережья Сестрорецка до мыса Лисий Нос.
– Яволь, – гавкнули финны хором.
Финнов не очень жалко, пусть под лед проваливаются, где тот наименее крепок.
– А что у нас с южной группой? – спросил Тойво с очень важным видом, будто бы ему было действительно до этого какое-то дело.
– Командующий Седякин и комиссар Ворошилов наступают с Ораниенбаума, – ответил курьер. – А можно я с вами останусь?
– Никак нет, – строго сказал Антикайнен. – Я на это пойти не могу.
– Эх, жаль, – искренне расстроился посыльный. – А то к нам прикомандировали отряд сотрудников Петроградской губернской милиции. У, звери!
Действительно, 182 человека из Ленинградского уголовного розыска приняли самое действенное участие в позднейшей зачистке Кронштадта, вместе с штурмовыми бригадами ворвавшиеся в крепость. Об их потерях во время атаки на остров неизвестно.
– Откуда же здесь такие дыры во льду? – спросил Тойво.
– Так уже неделю обстреливали крепость с берега, а еще самолеты с бомбами прилетали. Палили в белый свет, как в копеечку, да только проку-то никакого.
Вообще-то, Кронштадт – это не только революционные матросы, здесь и местных жителей порядком. Артиллерийский удар как раз и предназначен для поражения гражданских лиц. Антикайнен не был лично знаком с Троцким, но по рассказам некоторых современников знал, что это – его стиль. Только вот зачем ему обстреливать средоточие Балтийского флота? Мятеж рано или поздно можно подавить, вот заново отстроить линкоры и крейсеры – эта задача, пожалуй, для Советской России сейчас неподъемная.
Что-то очень странное творилось здесь, кто-то с кем-то игрался во власть, вернее, в то, у кого больше власти.
– У меня тут мятежная прокламация завалялась, – нарушил молчание словоохотливый курьер. Вероятно, очень не хотелось ему идти туда, где можно угодить «по-щучьему веленью» в очередную волну наступающих. Смерть впереди, смерть позади – перспектива, конечно, для любого безрадостна. Менты для того и прибыли, чтобы контролировать это. Для того у них и наганы наготове, чтобы особо непонятливым и колеблющимся сделалось понятно: вперед можно и живым добежать, вот назад – вряд ли.