Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Шрифт:
Это очень принципиальный момент.
С одной стороны, террористы и их ближайшие товарищи оставались социалистами, т. е., прежде всего — противниками капитализма, причем доводящими свои лозунги до логического предела. Аграрный террор и фабричный террор — это соответственно террор против помещиков (а возможно — и кулаков!) и против капиталистов. Террор — это не иносказание, а совершенно конкретная вещь: они призывали убивать помещиков и капиталистов. Опять же теоретически в этом ничего противоестественного не было: в 1917 и 1918 годах их единомышленники так и поступали — притом в массовых масштабах, а еще в течение двадцати лет после того (формально вплоть до Конституции 1936 года, а фактически и позднее) принадлежность
Однако в конкретной ситуации 1879 года призыв к аграрному и фабричному террору был явной утопией: никто ему следовать не собирался, хотя единичные конфликты на социальной почве могли приводить к подобным эксцессам — но даже и единичных примеров история практически не сохранила (в отличие от дореформенных времен). Следовательно, это было просто фантазией и свидетельством незрелости тогдашних революционеров — на что справедливо позднее указывал Тихомиров.
В то же время чисто практически Желябов был вполне прав: либералы (т. е. в основном те же помещики) оставались естественными союзниками революционеров, которых не следовало отталкивать. Даже Баранников это понимал, а Морозов выражался совершенно четко: «Либералы же нам были по временам очень нужны. Так, у известного историка литературы [В.Р.] Зотова я держал на сохранении устав «Земли и воли» и все необходимые документы. На имя своего теперешнего хозяина [квартиры] — [Е.В.] Корша я устроил текущий счет в банке для наших расходов. Другие «либералы» доставляли нам ценные сведения о действиях высшей администрации, на адрес третьих получались наши письма, у четвертых происходили различные конспиративные собрания. Все они сочувствовали исключительно политической (а не социальной) части нашей деятельности и были готовы помогать нам лишь постольку, поскольку мы способствовали расшатыванию абсолютизма в России». [834]
834
Н.А. Морозов. Повести моей жизни, т. II, с. 375.
Но ведь как раз расшатывать абсолютизм и не следовало! Социалисты и этого поколения ничуть не хуже Ишутина и его современников понимали, что падение самодержавия и приход буржуазных свобод — самая что ни на есть кратчайшая дорога к торжеству капитализма — как, согласимся, и подтверждает весь мировой опыт последних трех веков!
«В Петербурге в 1868–1869 гг. на собраниях некоторых «радикальных» студенческих кружков ставился даже на баллотировку вопрос: что предпочтительнее — самодержавие и демократическое правительство (sic!) или республика при буржуазном правительстве? Значительным большинством голосов вопрос решался обыкновенно в пользу первого…» [835]
835
С.Л. Чудновский. Указ. сочин., с. 80.
Но ведь с тех пор ничто на свете в столь общем плане практически не переменилось. Тот же Морозов цитирует Клеменца, с которым (и с Тихомировым и Плехановым) он еще недавно редактировал «Землю и Волю». Клеменц заявлял: «В основе всего должно лежать крестьянство и его общинные инстинкты! Капитализм в России прививается правительством насильно и не имеет никакого будущего, буржуазная республика нам не нужна! Она для нас хуже самодержавия, потому что умнее!» [836]
836
Н.А. Морозов. Повести моей жизни, т. II, с. 396.
Социалист-революционер историк Е.Е. Колосов, близко сотрудничавший в конце века с Н.К. Михайловским, писал в 1917 году — прямо накануне большевистского переворота и за три месяца до разгона большевиками Учредительного собрания: «и Халтурин, и Кравчинский, и Клеменц — самым решительным образом отрицают и всеобщее избирательное право (Клеменц над ним прямо смеется) и какие бы то ни было парламентарно-государственные учреждения. Парламент для них — это «Всероссийская говорилка», не больше». [837]
837
«Былое», № 5–6, 1917, с. 360.
Сам же Н.К. Михайловский (под псевдонимом Гроньяр) опубликовал в № 3 «Народной Воли» (датирован 1 января 1880) программную статью, в которой говорилось: «Союз с либералами тоже не страшен. /…/ Они к вам пристанут, а не вы к ним. В практической борьбе безумно не пользоваться выгодами союзов, хотя бы случайных и временных. /…/ интеллигенция осуждена на роль вечно политического недоноска». [838]
О какой борьбе за политическую свободу могли при таком подходе говорить Александр Михайлов, Желябов и Морозов? Но ведь говорили же! И Желябов указывал, что тогда не нужно настаивать на социалистической прогамме!
838
Ф. Кон. Указ. сочин., с. 122.
Все это в совокупности было совершенно справедливо: невозможно соединить теоретические принципы социализма с борьбой за политическую свободу (современные западные «социалисты» — просто извращенцы, как и утверждала коммунистическая пропаганда до падения СССР!); невозможна и борьба за социализм в условиях политических свобод, которых так не хватало тогдашним российским либералам!
Все, что оставалось этой маленькой группе людей — это признать, что они абсолютнейшие утописты и никому не нужные персонажи, как оно вроде бы и было на самом деле.
И подобные настроения в их среде действительно возникали в то время. Заведующий их типографией Николай Бух вспоминал: «В августе 1879 года меня потянуло за границу. Я видел, что только Клеточников спасает нас от провокаторов, собравшихся большой группой у пределов нашего заколдованного круга. Это было ненормально, это ясно указывало на ошибочность нашего пути. Хотелось разобраться в этом, поискать более верной дороги к намеченной нами цели». [839]
839
Деятели СССР и революционного движения России, с. 39.
Это было вполне серьезно, тем более, что в отношении Клеточникова Бух несколько обольщался. Но и у Буха не хватило душевных сил бросить дело и последовать совету своего внутреннего голоса: от самих поставленных задач захватывало дух!
«Без революции человеку семидесятых годов грозило полное крушение всего миросозерцания» [840] — это снова тот же Тихомиров. А выдвинутый им самим лозунг цареубийства освобождал его соратников от черных сомнений!
840
Л. Тихомиров. Начала и концы. «Либералы» и террористы, с. 90.
Что же касается стремлений самой интеллектуальной верхушки террористов, то в отношении них можно выдвинуть следующие соображения.
Логический абсурд, в котором они очутились, был все же не полным. Существовала еще одна теоретическая возможность: сохранить самодержавие, но самим захватить в нем власть. Самогипноз, в какой все они погрузились, позволял расценивать такую возможность как достаточно реальную.
Много позднее выяснилось, что в принципе это не было утопией: Ленину, Троцкому, Сталину и двум-трем десяткам тысяч их единомышленников (весной 1917 их было не более того) именно это и удалось.