Трактаты и лекции первой половины 1920-х годов
Шрифт:
Религиозный человек освящает свое здание снаружи <и> внутри, чтобы в нем жил образ высшей категории; человек, воспитанный на художестве, эстетизирует свое здание архитектурностью, заботится о внешнем и внутреннем единстве красоты. Не знающий ни религий, ни художеств не будет делать этого, он будет заботиться о первичной утилитарной стороне или органической, беспредметной. У некоторых инженеров является желание поступить в Академию Художеств для усовершенствования себя в архитектуре, <т. е.> в том, чему предстоит быть вечным. По этому же соображению в гражданских институтах вводится и изучение художеств путем рисования архитектурных элементов. «Благочестивый гражданин» в доме своем устраивает домовую церковь, а дом свой охорашивает художествами, т. е. совершает эстетический обряд над материальными формами, — приобщает <дом> к архитектуре. Таковой гражданин заказывает постройку «дома» архитектору, но не гражданскому инженеру; просит архитектора
Америка как одна из молодых культур не ставит в первую голову деятельность страны в области художеств. Начало гражданское, материальное, практическое <в ней> ставится на первое место, на второе место ставится религиозное как традиция, художество — на третье место. Но чем больше ее харчевой, технический аппарат будет достигать своего предела, тем больше будет возрождаться деятельность в области искусства.
Возможно, что во всякой стране, в которой происходит реконструкция экономического, харчевого аппарата, происходит то же — искусство отодвигается на вторую и третью ступень нужности, а наука, техника становятся на командную вышку и до тех пор стоят, пока <страна> не разрешит свой вопрос, который считает безусловно главным; <страна> не даст развиваться деятельности отвлеченной, наоборот, вовлечет <в свою деятельность> и искусство как средство пропаганды идей.
Гражданское искусство как известные отношения материальных элементов, обосновывающихся на экономическом объективном базисе, будет объективно для граждан; тоже и религиозный вопрос обосновывается на религиозной вере. Художественная сторона, наоборот, остается узкой, личной, остроиндивидуальной, он<а> и породил<а> пословицу: «На вкус и цвет товарища нет». Красота у каждого разная, художник вступает в анархическую категорию анархистов-индивидуалистов, и как бы он ни верил в объективную массовую идею, все же выражения его этой идеи остаются анархичными. Отсюда все явления, создаваемые материальным гражданским отношением, у каждого художника по-разному преломляются и оформляются, декорируются, возводятся в ту или иную остросубъективную красоту. Но между религией и другим идейным учением и художеством все же есть различия, выражающиеся в том, что все возведенное художником в искусство оказывается приемлемо всеми, хотя индивидуально анархично и враждебно по содержанию, тогда как по отношению религиозного фатума не у всех остается одно и то же отношение к вере, которая не приемлема другими людьми.
Здесь нужно обратить внимание, что искусство имеет в сути своей то, чего не имеют ни религия, ни экономические, ни политические учения, которые стремятся к тому, чтобы всех людей подчинить одной религии или политической мысли и харчевой системе. Таковые системы <становятся> враждебны друг другу, как только в чем-либо расходятся. Эти расхождения творят тюрьмы и переполняют их инакомыслящими. Искусство обратно им: во всех государствах есть свое искусство, но это искусство не принадлежит только той нации, которая его создала, и инако мыслит от всех других наций. Раз оно искусство, то оно принимается всеми нациями в почестях, нет между <искусствами> вражды, а если наступает вражда, то эта вражда идет под влиянием многих ложных положений власть имущих над искусством.
Началом религии возможно считать познания материальной деятельности бытия природы, или причиною религиозных стремлений есть деятельность материальных отношений, их необъяснимость и загадочность. Они нашли себе единственное разрешение и объяснение в том, что существуют какие-то силы, которые творят эти явления; конечно, таковые силы пришлось человеку определить, чтобы не оставить их в таинстве пребывающим<и>. После долгих усилий человеку удалось определить, что сила, которая все творит, через которую все живет — есть Бог: сила эта разделяется на множество, и множество есть виды Бога, которые составляют всю природу.
Дальше эта сила разделилась и по качеству доброго и злого: таким образом, реальность природы определилась существованием в ней двух сил: Бога и Дьявола и т. д. Отсюда и зависят все комбинации отношений жизни. Учения об этих отношениях двух противоположных сил назвались <в одном случае> религиозным, в другом случае — художественным, в третьем — гражданским. Возможно, что наша современная наука есть продолжение религиозного познания всех тех же загадочных причин, творящих явления; <наша наука> есть попытка обнаружить истинного Бога, причину, рождающую те или иные явления в природе.
И после долгих усилий удается раскрыть и определить, например, причину северного сияния — <по> одной научной версии, главною причиною этого явления есть азот, который, находясь в высших слоях атмосферы, при низкой температуре образует собой кристаллообразный вид и, преломляя в себе солнечные лучи или электричество, дает зеленый свет, характерный для северного сияния; по другой версии, северное сияние зависит от солнечных пятен и т. д. Следовательно, опровергается предыдущее доказательство того, что причиною северного сияния является Бог, который, скажем, опускает свою бороду, испускающую свет, или зеркальность <его> волос отражают лучи (<волосы> Бога Ярилы) <или> солнца (<тогда> Азот — Бог). Если новая наука о<б> азоте, радии, эфире усматривает причину многих явлений <в них>, то тем самым <она> откр<ыва>ет целый ряд тех сил, которые <раньше> назывались Богом, распыленным во всех явлениях. Нет основания думать, что последне<е> нахожде-ни<е> причины северного сияния <в> азот<е окончательное, и у северного сияния> в будущем не найдется новый виновник. Это уже будет ни Бог, ни Азот, а X. Азот и Бог будут недоразумением: <последний> — религиозной науки, <первый> — материальной науки.
Современный ученый доразумел больше, нежели предыдущий ученый; как в том, так и в другом было положение <стремление> доразуметь до конца деятельность материальных отношений. И первый, может, мудрее поступил, чем второй, тем, что доразумел Бога, т. е. такую силу, которую до конца нельзя познать, ибо если и познал Бога, то познал его вне опыта и доказательств. Новой науке, сменившей старую науку — религиозную, тоже не удастся доразуметь бытие материальной деятельности, хотя и основанной на опыте; а кажущиеся доразумения будут сменяться новыми доразумениями, обвиняющими предыдущие доразумения в недоразумении. Отсюда преимуществ<а> <перед> религиозным познанием и <прошлой> материальной деятельностью <у> новой, научной <деятельности> — не будет; если все сегодняшние доразумения завтра окажутся недоразумениями, то нужно будет отказаться от науки, потому что и научного познания, или доразумения, не существует и в опыте, и придется познать Бога как недоразумение.
Сегодня Бог, завтра Азот, послезавтра новый X, — и все имена и Х-ы составят сумму недоразумений. Наука и религия есть степень научных познавании деятельности материальных отношений; <ученые,> имеющие в своих руках разум как свет, хотят просветить массу и увидеть подлинное лицо явления, хотят превратить его из скрытого и тайного, замаскированного — в разумение, т. е. явное, открытое сознание.
Наряду с этим остается третий пункт, третья точка — художественная, которая обратно двум противопоставляется, опровергает свет разума. Признает чувство, наитие, вдохновение, настроение: весь этот комплекс — его рука, которым <художество> создает истину, оно ничего не хочет доразуметь, оно ничего не хочет домыслить, его можно только чувствовать, и от того, что оно почувствовало касание, получает наитие, вдохновение — это первый момент состояния после толчка, который переходит <в> состояние настроения, а последний переходит в активность. Художество при этом решении можно считать единственным состоянием деятельности беспредметного отношения, которое не отвечает на вопрос: зачем, почему, на что. Но поскольку художество понимается как нечто такое, что хаос природы приводит в порядок, в гармонию, то постольку оно является познавательным, ибо, чтобы познать хаос, нужно познать и порядок, <и> постольку оно прибегает к разуму и становится целесообразным актом; в этом случае оно нарушает свою беспредметную истину. Вдохновение и настроение в этом случае регулируется деятельностью разума, но не интуицией и бессознательным центром, и этого уже достаточно, чтобы создать науку эстетического объяснения явлений научным методом, хотя бы того же северного сияния, реальность которого построена на цветовой деятельности гармонии (Азот или Бог окажутся только зеркальными призмами, в котор<ых> преломлена причина цветового луча). Эти кристаллики рассыпаны всюду, и всюду, где они, там цветится цвет, т. е. где Бог — исправленный в Азот — там природа явлений в цвете выраженная, где их нет — там нет ни цвета, ни света. Мозг тоже кристаллик зеркальный, в котором преломляется все преломленное в ряду других явлений, — ничто, форму которого хотим обратить в<о> что. (Бог, Азот, Водород, Кислород.) Это все те же причины, силы, творящие явления, которые в древней науке религий назывались Перуном, Ярилой и т. д.
В том или другом явлении усматривается особый Бог, чем разрешалась вся его загадочность; например, в громе была обнаружена сила — Перун, Пиорун, Пьярун, а в солнце был обнаружен Бог — Ярила. Новейшая наука детализирует и более подробно указывает на существование новых видных Богов-причин, например, Гелий и др. Ярила распался на множество элементов, как и Перун — на электричество. В религиозном познавании явлений разбираются свойства: и доброта, и разные другие особенности открытых причин, именующихся Богом, так <же, как> и в научном, новейшем познании загадочных явлений устанавливаются особенности элементов, способных производить те или другие изменения.