Транквилиум

Лазарчук Андрей Геннадьевич

– Возможно, в том, о чем вы говорите, и кроется большая схожесть палладийцев и меррилендцев, чем русских и англичан. Я читала их книги…

– В этом рассуждении есть резон. Особенно если учесть, как формировались первоначально иммиграционные потоки: у вас через всю Америку, иногда путь занимал не одно поколение; а у нас через Сибирь, и это тоже требовало определенных черт характера… Разумеется, осуществлялся своеобразный отбор: больше шансов прийти сюда было у людей легких, беспокойных – или гонимых… Поэтому и обычаи родины сюда попадали… как бы сказать… в походном облегченном варианте.

– Мы пытались ставить Шекспира, «Зимнюю сказку», – задумчиво

сказала Олив, – и у нас самым скандальным образом ничего не получилось. И наш постановщик, его звали Самсон, Леонид Самсон, представляете? – он говорил, что его имя символизирует его смертельную борьбу с самим собой, – он был очень умным человеком, и он собрал наконец нас, актеров, и сказал: у нас никогда и ничего не получится, потому что мы живем на плоской земле, а Шекспир писал для тех, кто живет на круглой. И мне кажется, что я иногда понимаю, что он хотел сказать. Мы и вправду как-то странно неглубоки. На Хармони я разговаривала с бывшим художником. Он попал сюда, где ему предоставлялась полная свобода для творчества – и принялся разводить овец. Пьесы наших драматургов просты и понятны и даже милы иногда, но Бога в них нет. Я ведь почему бросила театр?..

Олив замолчала, а Роман Бенедиктович не сказал ничего в ответ; и возможно, повисшее их молчание затронуло что-то в природе, потому что листья на дорожках вдруг проснулись и неуверенно, на ощупь побрели куда-то, спотыкаясь – возможно, в поисках последнего пристанища. Им вослед зашептались висящие пока на ветвях. Темные быстрые стрелы вдруг исчертили зеркало гавани…

– Пойдемте скорее, – сказал Роман Бенедиктович. – Это к шквалу. Продолжим беседу под крышей моего дома?

– Продолжим, – согласилась Олив.

С Аликом они расстались на какой-то чудовищной, черной, грязной, вонючей окраине: за спиной были пустые огороды, полосы серо-желтой жухлой травы и облетевший кустарник, – а впереди громоздились голые многоэтажные домищи с разом засветившимися окнами. Здесь же, справа и слева, за неровными черными заборчиками по пояс, по плечо – стояли неряшливые закопченные дома под дощатыми крышами, и из небеленых кирпичных труб валил угольный чад. Посыпанная гравием дорога была узка и неимоверно грязна. Черные покосившиеся столбы с проволокой наверху стояли вдоль нее. По обе стороны дороги прорыты были канавы, поросшие живой еще крапивой и полынью, частично скрывающей горы мусора и хлама. Глеб на все это взирал уже без прежней дрожи – да и не уборная это на вокзале в Хабаровске, – но недоумение оставалось: почему они живут в такой грязи? Почему не уберут? Ведь сделать это ничего не стоит…

Даже зная ответ, он не переставал удивляться.

– Вот мы и одни, – сказал Алик серьезно. – Держи вот это. Спрячь и никому не показывай. – Он протянул Глебу сложенный вчетверо листок бумаги. – Прочтешь только, когда будешь в Абакане. И делай все строго так, как там написано. Девочка тебе поможет. По-моему, она вполне с головой. А?

– Вполне. И вообще – приятная особа.

– Если вернемся, я за ней приударю. Не возражаешь?

– Нет, конечно.

– Тогда я пошел. Не смотри мне в спину, хорошо?

– Дурная примета?

– Да.

– Не буду. Там новый план, да? – Глеб похлопал себя по карману, в который сунул записку.

– Много будешь знать – на пенсию не выйдешь. Такая вот поговорка у майора была.

– Ладно, не буду – ни смотреть, ни спрашивать.

– Только не обижайся.

– Вот еще…

Он вернулся, а через восемнадцать часов плавания – мощное, бурное попутное

течение и порывистый встречный ветер в проливе Шершова сильно потрепал корвет, от натуги вырвало клапанную головку на одном из цилиндров; подводящий паропровод заглушили, но обороты упали, упала скорость, да и курс стало держать трудновато, – вместе с Варварой ушел в пыльный мир. Корабль был пуст и неподвижен, обрывки парусов обвисли на реях, море жирно лоснилось; проход в Старый мир обнаружился быстро – через трюмный люк. Глеб спустился: оказалось, что он спускается с чердака в какую-то крошечную комнатку с одним оконцем и узкой, как у шкафа, дверью; Варвара упала ему на руки и вдруг замерла.

– Ты чего? – шепотом спросил Глеб.

– Так… – она освободилась, встряхнулась. – И вот здесь мы одни? Совсем одни?

– Одни.

– Не верю… – Она закрыла глаза. – Слушай, давай посидим. Ты не поверишь, я так устала от людей…

И она села на пол, спиной к стене.

– Час – ничего не решит, правда?.. Садись тоже…

– Я посмотрю, где мы, – Глеб вышел на порог.

Она устала, с нахлынувшим внезапно раздражением подумал Глеб. А я? Господи, как я-то устал…

Это, видимо, и называлось здесь дачами; летние маленькие домики за городом. Они стояли неровными рядами, неказистые, но более аккуратные, чем те, в пригороде. Тонкие обугленные стволики плодовых деревьев торчали в беспорядке. Слева, за разбитой дорогой с глубокими колеями, начинался черный кружевной лес.

Глубокой грустью веяло от всего этого.

Глеб постоял еще немного и вернулся в дом.

Варвара лежала на боку, вытянувшись вдоль стены и подложив обе ладони под щеку. Глаза ее были закрыты, волосы разметались по пыльному полу.

– Что с тобой? – Глеб присел на корточки.

– Не знаю… – прошептала она и качнула головой, не открывая глаз. – Глеб, дорогой, я… боюсь. Я страшно боюсь, давай не пойдем туда, а? Давай вернемся… Ты ведь тоже не хочешь идти, я же чувствую, это все твой Алик тебя тащит. Вернемся, скажем: не могли пройти, не нашли дороги… так ведь бывает, правда? Я боюсь, я не хочу, я вовсе не думала, что так будет, но я не хочу обратно в Союз… уж лучше в тюрьму…

– Лучше, – согласился Глеб и погладил ее по голове: легонько, кончиками пальцев, и Варвара тут же накрыла его ладонь своей и с неожиданной силой прижала. – Только мы все равно сначала сделаем то, ради чего идем, а потом уж все равно: в тюрьму, на волю…

– Я не думала, что так будет, – повторила она. Голос ее звучал глухо. – Давай пока побудем здесь. Хотя бы до завтра. Мне надо решиться…

Глеб молча высвободил руку, подошел к окну и достал письмо Алика.

«Глеб! Делаешь так: забываешь все предыдущие инструкции. На попутных машинах вы добираетесь до Ачинска. Встречаемся шестнадцатого октября в два часа дня на вокзале у пригородных касс. Оденьтесь потеплее и запаситесь едой и питьем на четыре дня».

– Ладно, – сказал Глеб. – Переночуем здесь. Только удобнее, наверное, будет… Подожди, я посмотрю…

Он переместился из пыльного мира в реальный. В помещении было полутемно: окно закрывал щелястый ставень. Тонкие пластины голубоватого света проходили сквозь него… Глеб тронул дверь: заперта. Глаза привыкли к полутьме. В углу стоял маленький столик, почти тумбочка – живо вспомнились школьные спальни – два стула, под окном кровать, застеленная темным покрывалом. Справа от двери была круглая чугунная печка, а рядом в ящике лежали короткие поленья и чурочки. Глеб улыбнулся и скользнул в пыльный мир. И тут на него налетела Варвара.