Транквилиум

Лазарчук Андрей Геннадьевич

«Есть в неудачном наступленьи тоскливый час, когда оно уже остановилось, но – войска приведены в движенье, еще не отменен приказ, и он с жестоким постоянством в непроходимое пространство, как маятник, толкает нас…» Именно так, подумал вдруг Туров. Войска приведены в движение. Но – командующий умер… убит… и операция продолжается по инерции, срабатывают давно собранные и снаряженные механизмы, но целеустремленности нет, вот беда, градус уже не тот, сомнения гложут всех, сомнения и расчет… Да, мы захватили плацдарм, но – пойдет ли второй эшелон? Тылов у нас нет, вот ведь – дожили… А надо – сразу ставить крепости,

города… пятнадцать-восемнадцать миллионов, говорил Ю-Вэ, светлая ему память… Ничего не будет, понял он вдруг, Горбачев не тянет, не та порода. Не та. Ах, черт, неужели – все зря? Не раскисай, одернул он себя. Когда мы преподнесем ему шестнадцатую республику: благодатный климат, чертова прорва зерна и мяса, образованное население, которое бросится нам на шею, когда мы прижмем к ногтю этих судаков из профсоюзов и покажем самый малый набор достижений цивилизации… да наш пенициллин здесь – панацея от всех болезней…

На малой высоте прошло назад, на заправку, вертолете звено.

Было десять сорок пять.

Пленников поднимали по одному, вдували в обе ноздри по лошадиной дозе кокаина – и, пока они не начинали чудить, привязывали к косым крестам. Двадцать один крест окружал подножие «монумента» – гигантского ромбического кристалла, косо вырастающего из скальной, отполированной до льдистого блеска площадки. Вчера они шли к нему весь день, и монумент рос, рос, рос – не приближаясь, – и это пугало. Но поздним вечером, уже после наступления темноты – они достигли его и повалились, но пришлось не расслабляться, а напротив – делать последнее усилие…

– Я сам, – Эндрью вдохнул кокаин, зажмурился – и прижался спиной к кресту, расставив ноги и подняв руки. Мервин привязал его и сам повернулся к своему кресту, тяжело дыша. Сол поднес ему кокаин…

Иссиня-черная стена косо нависала над ними. Высоко, но видно – алели неизвестные буквы. Когда шли, силились прочесть – не смогли. Четыре коротких слова.

Баттерфильд.

Сол. Черное лицо, черная клочковатая, торчащая вперед борода.

– Кит… – шепотом. – Будешь уходить – возьми мою кобуру…

– Что?

– Кобуру. Ты же знаешь: Сол – хитрый еврей. Прощай. Все было прекрасно…

– Прощай.

– Ты не бойся. Я шепну за тебя словечко.

– Бесполезно, дружище. Меня туда на порог не пустят. Так что – вряд ли увидимся…

Сквозь тупость, тяжесть, внутренний мрак и песок – острой иглой в самое сердце. Вильямс отошел поспешно…

Надо торопиться, пока все живы. Он шел, посыпая кокаином головы распятых. Наверное, его видели. Он сам видел себя: почему-то сбоку и сверху: маленьким кривоногим жестоким карликом. Где Дэнни? А, вот он: возится с костром. Торопись, солдат, торопись… Баттерфильд уже висел на кресте, уронив голову на грудь, из носа капала кровь – часто, крупными каплями; они ударялись о скалу и разлетались, как шарики ртути. Здесь совсем нет пыли, запоздало вспомнил и почти удивился Вильямс. Что бы это значило?.. Два костра горело, дым тек по ногам. Третий. Все, Дэнни. Все. Уходим.

Вот она – кобура Сола. Большая сумка на ремне с хитроумной застежкой.

И вновь – будто сверху, с десятого этажа: три костра треугольником, ярче, ярче – и два человечка, на четвереньках ползущие от них. Один почти тащит другого, а другой – будто бы сам рвется в огонь. Кто кого

тащит, неясно: оба маленькие, оба оборванные. По гладкому стеклу им трудно ползти, и возникает некое общее сожаление вокруг. Черепашки торопятся в гору… А вот – от костров, ставших белыми, побежали огненные дорожки к подножию монумента…

На короткий миг – издали – Вильямс увидел, как вспыхнули разом, почти взорвались, человеческие существа. Цепь косых – только что живых – крестиков слилась, засияла, окуталась белым пламенем, ярко, ярче, еще ярче, нестерпимо ярко, невыносимо для глаз… и – дрогнула под ногами скала…

Черный монумент бесконечно медленно начал крениться и оседать – и вдруг мгновенно утратил блеск и черноту, превратился в поток, водопад, лавину серой пыли. Секунду-другую еще были видны алые буквы, они расплывались, удлинялись, вытягивались, подчиняясь воздушным вихрям, срывающим там и тут клочья шкуры этого умерщвленного великана. Потом – пыльный вал ринулся по площади, на которой когда-то стоял монумент, и захлестнул, и погреб под собой, и понес куда-то бешено бьющихся человечков…

Все это происходило в полном ужасающем молчании. Может быть, потому, что некому было слышать равный стону погибающего бога рев пылевой лавины.

– Товарищ майор… товарищ майор…

Туров приоткрыл глаза. Темное лицо склонялось над ним, а выше – сводящим с ума водоворотом кружились синие и серые – вперемешку – тучи. Где-то рядом шумело море.

– Товарищ майор, очнитесь…

– Все нор… о-ох…

– Вы так рот не раскрывайте. У вас челюсть вроде как сломана. Вот, справа…

Туров потрогал. Да, что твоя тыква…

– Что было? Авария?

– Взрыв был. Сзади. Там, где… ну, это… Похоже, боеприпасы рванули. А то еще чего хуже.

– Ты кто?

– Прапорщик Зиновьев. Санинструктор.

– Где командир?

– Убит, товарищ майор.

– Что? Зарубин – убит?! – он опять слишком сильно раскрыл рот, и – будто оголенным проводом ткнули в дупляной зуб. Белые искры…

– Так точно, товарищ майор. Кто в вашей машине ехал – все насмерть. Вас вот выбросило, а их – об скалу…

– Помоги-ка сесть, Зиновьев. Черт… а там что?

– Там нормально. Ободрало только.

– Потери еще есть?!

– Есть, товарищ майор. Не считали еще, но… Танк вон под откос сбросило, три бээмдэшки, грузовиков с десяток… и кто под волну попал, тех – всмятку. Вас тут скалой прикрыло…

– Ясно.

Он встал. Подламывались колени, все куда-то норовило ускользнуть. Вот, значит, как…

Впереди, там, где тянулась невидимая отсюда трасса – поднимались к небу несколько тонких еще дымков. В угнетающем безветрии они были прямые, с приплюснутыми утолщениями на концах – как огромные гвозди.

Позади набухала туча. Черная, с багровыми жилами. Над нею…

Смотри-ка, не померещилось. Облака действительно кружатся с тошнотворной скоростью. Это какой же ветер должен дуть…

И – опускаются, что ли?

От дымовой тучи брызнули спиральные рукава. Черная галактика…

Опускается. Опускается!..

– Зиновьев. Передай всем – пусть лезут под танки. Немедленно.

– Так, товарищ майор…

Взвизгнув, ветер коснулся верхушек скал. С таким звуком дисковая пила напарывается на гвоздь. Полетели осколки камня. Как из пескоструйки, рванул песок…