Транквилиум
Шрифт:
Чистая, светлая, уютная горенка. Мягкий коврик на полу, похожий на стене, холодный камин с двумя фарфоровыми собачками на полке, оловянный чайник… карты на стене, портрет дамы в старинном бальном платье и с выражением вежливой скуки на лице… И сам адмирал: крестьянское курносое лицо, седоватый ежик, плечи рвут мундир, лапищи-лопаты: викинг, варяг, – бросает небрежно:
– Садитесь, майор. Это все правда?
Перед ним – записка из Генерального штаба, и Алик представляет себе, как он сейчас скажет: да что вы, адмирал, разве же такое может быть правдой? – сплошное
– Так точно.
Адмирал смотрит на него с долгим интересом.
– И все это при вас?
– Две шестиорудийные батареи уже со мной. Два боекомплекта. Кроме того…
Адмирал жестом приказывает ему молчать. Думает.
– Здесь сказано, что вы должны участвовать в разработке планов операций, проводимых с вашим участием. Что это значит?
– Я лучше других представляю характер оружия, его возможности. Поэтому сам буду выбирать позиции, направление огня…
– Однако же! Получается, что не вас мне придают, а меня – вам? Это ново.
– Я понимаю, это звучит диковато… – Алик почувствовал, что вспотели ладони. – Тем не менее, это будет значительно целесообразнее, если просто бросить нас под танки.
– И какими же вам видятся – в общих чертах – наши действия?
– На поле боя?
– На поле.
– Создание огненного мешка. Причем желательно в низине или хотя бы в ущелье…
– Понятно… А вы представляете, каких потерь это будет стоить?
– Да. Но поражение обойдется нам несравнимо дороже.
Адмирал встает. Алик тоже встает. Рядом с адмиралом он чувствует себя почти мальчишкой.
– Я получил приказ содействовать вам во всем, – говорит адмирал. – И не требовать при этом отчета. Ответственности же с меня никто не снимал… Надеюсь, вы понимаете, что это значит?
– Да, ваше высокопревосходительство, – выталкивает из себя Алик. Он действительно понимает, что это значит.
– Без титулов, майор. Мое имя Аристарх Аскольдович.
– Да, Аристарх Аскольдович. Я… вам не придется…
Рука у адмирала стальная.
– Зачем тебе это? – Брянко мрачно кивнул на рельс – лопнувший вдоль, с торца оплавленный причудливо, как вылитый в воду воск. – Вдруг он радиоактивный?
– Пленка не засвечивается, – Никольский качнул на ремешке поляроид, – значит, и нам не страшно. А вдруг что ценное узнаем?
– Ценное… Ценней, чем узнали, уже ничего не будет… – он пристукнул мокреца на щеке: лезут, гады, и сквозь сетку. – Штатники, говорят, ультразвуковой пугач против комара придумали, наши хотели купить – КОКОМ не позволил…
Он огляделся в тоске. Редкозубые щетинистые сопочки слева, ободранная бульдозерами красноватая пустошь справа, темно-стального цвета река и скалы над нею, оглаженные и блестящие, будто натертые ваксой. Неровный, как спьяну вычерченный, Становой хребет далеко позади. И – залитая стеклообразной массой воронка со стадион размером, и – никаких признаков того, что здесь было сотворено людьми… насыпь с рельсами обрывается, как обрубленная топором…
Движок мотовоза застучал, зафыркал, и пейзаж потек
Они миновали место катастрофы и вновь оказались под солнцем. Непонятно, как шла волна – здесь, например, уцелел даже фанерный ангар. А километрах в двух веером вывалило лес.
Как Тунгусский метеорит…
Полковник Валуев ждал их с нетерпением. Брянко подошел к нему.
– Виталий Евгеньевич, работы можно прекращать. Официальное распоряжение получите скоро…
Сигарету спустя они уже качались и подпрыгивали в воздушных потоках. На «Антоне» до Бадайбо, ближайшего приличного аэродрома, было два с половиной часа лета…
Олив проснулась. Было предощущение чего-то необычайно важного. А после пробуждения – возникло и ощущение чьего-то злого присутствия. Не поднимая головы и не открывая глаз, она осмотрелась. Повернула голову на подушке, бормотнула сонно…
Нет, палата пуста. Но присутствие не прекращалось. Олив осторожно перегнулась и заглянула под кровать. Серая тень таилась в углу, но не угрожала – просто сидела, и все.
Оттуда, из-под кровати, выбирались иногда чешуйчатые птицы, вырывали клочья мяса из икр, из рук, тянулись к лицу. Но это вечерами, ночами…
Нет, подумала Олив. Того, кто злой, еще нет. Он придет, но его еще нет.
Медленно открылась дверь. Не та, которая вела в коридор – белая, с черным глазком, – а та, которая всегда за спиной.
Олив села, набросила на плечи халат. Пушистый. Гостей, даже злых, стоит принимать именно в пушистом халате…
– Входите, господа! – сказала она громко.
Руки коснулись ее.
– Так сразу, да? – она стряхнула с себя черную волосатую лапищу. – Это не по закону…
Но тут открылась другая дверь – белая. За нею не было никого, долго не было никого, а потом резиново раздулись и заполнили собой весь проем две синие фигуры, гротескные, с огромными ногами и огромными ладонями, обращенными вперед, с отвратительно маленькими лицами. Но это были царь и царица, и потому Олив быстро встала, поправила волосы и сделала глубокий придворный реверанс, одновременно пытаясь оттолкнуть наглые щупающие где попало руки.
– Ваши величества, прошу вас, входите. Простите мой угрюмый вид…
Царь был сегодня в жемчужном жилете и голубой мантии, подбитой колонком. Царица оказалась мужчиной – почему-то все, входящие в эту комнату, делались снизу по пояс голыми – но Олив постаралась не обращать внимания на такую несообразность. То ли еще бывает…
– Л'хту занцар апо тринахт, хтомо си авмирг ма врахт! – подняв руку, провозгласил царь: он был пророк и поэт. – Грисда ур тринахт борку – альмирахт искиль ма тху!