Транзит
Шрифт:
– Меня всегда удивляло, – сказал Паульхен, – как это Вайдель сумел жениться на такой женщине.
– Он, наверное, подцепил ее где-нибудь, когда она была еще совсем маленькой девочкой, – медленно проговорил Аксельрот, и его красивое лицо стало жестким. – Она, видно, была тогда в том возрасте, когда дети еще верят в деда Мороза. Он внушил ей всякую чепуху вроде того, что мужчина и женщина могут любить друг друга. – Аксельрот обернулся ко мне и добавил: – Передай ей, пожалуйста, от меня самый сердечный привет.
К своему великому удивлению и тревоге, я почувствовал, что образ Мари запечатлелся в его памяти почти таким, какой она была в действительности.
– Я сегодня же передам твой привет, но ты мог бы и другим путем выказать этой даме свое расположение. Ей сейчас нелегко приходится.
– Чего же ей не хватает? – спросил он с интересом.
– Транзитной визы. Правда, она назначена на прием к американскому консулу, но не на то число, которое надо. Необходимо изменить дату вызова, потому что пароход уходит раньше.
– Из Лиссабона? Двенадцатого? «Ньясса»? – спрашивал Аксельрот, все более оживляясь. – Я ведь тоже записан на этот пароход. Я как раз тоже решил смыться отсюда.
– Да, именно «Ньясса», – соврал я.
Видно, я слишком пристально взглянул на него, потому что лицо его вдруг утратило всякое выражение. Тогда я добавил:
– Конечно, она уедет, только если вовремя получит транзитную визу.
– Ну, это нехитро уладить, – сказал он. – У нас получилась бы прелестная компания. А если бы пароход попал в шторм, а потом захотели бы наказать виновного, то Вайделя выбросили бы за борт.
– Ты бы снова спутал его с Майдлером, – сострил Паульхен.
– Нет уж, будь покоен. В этой ситуации я бы их не спутал. Я выкинул бы того, кого надо. – И он добавил, просияв: – Правда, однажды я уже пытался, причем, заметьте, совершенно бескорыстно, бросить Вайделя на произвол судьбы. Но я потерпел фиаско. Мы оба добрались до Марселя. Наверно, и на этот раз он спасется – его заглотнет кит, и в китовом чреве он одновременно с нами доберется до места.
– Думаю, – сказал я, – что он доберется даже раньше нас. Но тем не менее его жене нужна транзитная виза. Ты ведь друг консула.
– Именно потому, что я друг консула, я не могу его тревожить такими ничтожными просьбами.
– Ты ведь умный! – воскликнул я. – Ты всем нравишься – и мужчинам и женщинам. Если кто-нибудь и может здесь помочь, то только ты. Неужели никто и ничто не может заставить консула изменить число на повестке!
Аксельрот откинулся на спинку стула. С минуту он молчал, а затем сказал:
– В Марселе есть только один человек, который имеет влияние на консула. Как раз теперь он случайно здесь. Видимо, он тоже уедет на «Ньяссе». Он возглавляет комиссию по изучению последствий войны для мирного населения. Эта комиссия привезла продукты питания для французских детей. Великолепный человек! Он друг консула и вместе с тем как бы его духовный наставник. Консул всегда прислушивается к его словам. Его суждения являются для консула этической нормой.
– Этической нормой?
– Конечно, – сказал Аксельрот вполне серьезно. – Этической нормой. Он мог бы убедить консула изменить госпоже Вайдель дату вызова. Но он сделает это только в том случае, если сам убедится, что это необходимо. Имей в виду, он никогда ничего не делает против своей совести.
– Что же, будем надеяться, – сказал я, – что совесть подскажет ему просить консула выдать транзитную визу на трое суток раньше намеченного срока. И понадеемся также на то, что консул внемлет просьбе этого богоподобного господина. В Библии приводятся случаи…
Аксельрот холодно прервал меня:
– Не забывай, что речь идет об американском консуле.
Я испугался, что Аксельрот передумает, и поспешил сказать:
– Прости. Я во всем этом плохо разбираюсь. Тебе виднее.
Аксельрот вынул из кармана самопишущую ручку, от которой я не мог оторвать глаз, – сквозь прозрачную желтоватую пластмассу был виден уровень чернил. Он написал дне записки, запечатал их в конверты и сказал:
– Передай, пожалуйста, оба эти конверта госпоже Вайдель. Пусть она держит меня в курсе своих дел. Легче всего меня застать дома утром, между восемью и девятью. Я встаю чуть свет.
Как только я остался один, я вскрыл конверт, предназначавшийся Мари. Она ничего не должна была знать об этой истории. Я все решил сделать сам. Почерк у Аксельрота был четкий. Недвусмысленным было и содержание письма: «Я узнал о Ваших трудностях. Постараюсь Вам помочь. Профессор Витакер примет Вас, если Вы предварительно передадите ему мое письмо. Сообщите мне о состоянии Ваших дел, не откладывая».
Это письмо я порвал. На другом конверте был написан адрес профессора Витакера: «Отель «Сплендид». Я тотчас же отправился туда.
II
Двое полицейских дежурили возле вертящихся дверей отеля «Сплендид». А справа и слева фланировали несколько здоровых парней с сигарами в зубах. Я выглядел более или менее прилично и поэтому беспрепятственно вошел в отель. В большом холле было тепло. Вернее, только пойдя туда, я вдруг осознал, как холодно было последние месяцы. Я передал портье письмо Аксельрота и, усевшись и кресло, принялся ждать ответа.
В нашем концлагере на берегу океана были собраны самые разные люди – всех нас объединяла только колючая проволока. Герои и жулики, врачи, писатели и рабочие, грязные и вшивые, жили там бок о бок с обтрепанными, зарабатывающими гроши шпиками. В этом большом и теплом холле, который казался намного больше из-за многочисленных зеркал на стенах, тоже собралась разношерстная публика, но все здесь были ухожены и отутюжены: господа из Виши и господа из немецкой комиссии, итальянские агенты, руководители Красного Креста, руководители большой американской, не знаю уж точно какой, комиссии; а по углам этого зеркального зала, под пальмами, стояли на виду у всех, а может быть, и прячась, самые элегантные, самые высокооплачиваемые на свете шпики и курили сигары самых дорогих марок.