Трава и солнце
Шрифт:
Дующий с моря ветер, то и дело меняясь, ерошил светлые, как пшеница, Мишины волосы, старательно кидал на глаза, зачесывал набок, ставил дыбом, точно примерял, что больше идет ему.
— Понимаю, чем-то он все-таки недоволен, — медленно сказал Миша. — Все вроде хорошо, а что-то не так, чем-то мы с вами не угодили ему. Ну что вы молчите? — Он посмотрел на Костю, потом на Толяна, потом на Катрана, но они уклонялись от его взгляда. И Миша решил пойти напрямую: — Не любите его?
— Обожаем! — сказал Костя. — Ты, Мишка, зоркий, но бываешь слеп, как летучая мышь…
— Зато у нее радиолокатор внутри, — сказал Миша и улыбнулся, — ни на один предмет не наткнется ночью.
— А ты натыкаешься, — проговорил
— Хочешь, чтобы он был доволен? — спросил Толян.
— Хочу, — сказал Миша.
— Тогда отметь мелом все точки опоры на стене и потренируй его.
Лицо Миши напряглось, ярко-синие глаза прищурились и потемнели. Он начал о чем-то догадываться.
— Но это же против нашего устава! — сказал он. — Каждый должен сам найти дорогу сюда, и всякая подсказка — удар по нашей дружбе!
— Тогда не спрашивай, чем он недоволен, — сказал Толян и вдруг перекинулся на другое: — А не стоит ли поискать амфоры в другом месте? Если судно, как мы думаем, потерпело крушение у этого мыса и перевернулось, обшивка со временем прогнила и амфоры раскатились по дну. Они могут быть и в других местах…
— А разве мы там не искали? — сказал Костя.
— Но ведь эту же не отдерешь ото дна! — проговорил Толян.
— А может, вообще позовем аквалангистов, — предложил вдруг Костя, — они-то без труда достанут ее.
— Черта с два! — вдруг крикнул Катран. — Мы нашли, мы ныряем который уже день, а они…
«Хо-хо-хо!» — пробасило море, врываясь в грот, и захлебнулось.
— Обойдемся без них, — отрезал Миша.
Кое-что все-таки прояснилось: они не любят Ильку и хотят, чтобы и Миша не любил его. И не только хотят — требуют. Не грубо, конечно, не нахально, один Катран мог бы требовать нахально, но он сегодня не в настроении… Ну и пусть требуют. Они видят то, что снаружи, и многого не понимают.
Миша поглядел на море у мыса и на миг отвлекся от своих мыслей.
У мыса было глубоко, но местами из воды торчали едва заметные верхушки скал, и море там пенилось, брызгалось, кидало вверх фонтаны, точно под водой не на жизнь, а на смерть дрались два чудовищных мифических кита, наскакивали друг на друга, подныривали, рвали бока, бились лоб в лоб, но вот какое уж столетье ни один не мог победить. Потом появилось судно — длинное, узкое, на веслах, с грозным косматым Зевсом на звонкой, тугой парусине. И с кормчим на корме: бородка и тонкий плащ… Да что он, вздремнул? Ведь острые скалы у носа!.. Удар — и в судне течь. Воздух наполнился воплями, треском обшивки, плеском волн и криками гребцов… Спасся ли кто-нибудь?
Миша встряхнул головой, и все это исчезло.
— Ребята, — сказал он, — мы должны помочь Федору Михайловичу. Ведь он совсем безоружный… И еще шутит.
— Хоть бы на время выдали ему наган! — вздохнул Костя. — Он никого еще не опознал?
— Нет, — сказал Катран. — Как они злы на него! Ведь он — единственный свидетель, видевший их у магазина. И запомнил их… Что это он так поздно возвращался домой?
— Иди спроси у него, — сказал Костя. — Может, со свидания шел…
«Хи-хи-хи…» — процедил под ногами грот, точно прислушивался к их разговорам.
— И он до сих пор ходит опознавать всех задержанных по подозрению в грабеже? — спросил Костя.
— Нет, не всех, через одного! — съязвил Катран.
— А почему они в него стреляли? Он что, гнался за ними?
— Спрашивал — не сказал, — ответил Миша, — говорит, пытался задержать их… Вот и все.
— В кого же им еще стрелять было, как не в него! — крикнул Катран. — В твою бабушку, что ль? — И вздохнул: — А я, ребята, знаете, что сделал сегодня?
— Откусил у кошки хвост? — спросил Костя.
— Нет, без хвоста она мышей ловить не будет… Я вышел сегодня во двор и хлопнул о стену обезьянку.
— Какую обезьянку? — спросил Толян.
— Лилькину. Подарила мне когда-то на елку.
— Поэтому и орешь сегодня?
— Бестолочь, — устало сказал Катран, — объяснил бы, да не поймешь…
И снова ощутил в руках эту обезьянку, большую стеклянную, с шаловливыми блестящими глазами и загнутым кверху хвостом. Она была темно-коричневая, а лапки и мордочка — светлые… Он берег ее все годы. А вот сегодня он выскочил из дому во двор и хлопнул ее о стенку, и она — вдрызг. Мгновенно. И это случилось после того, как мамка погнала его за деньгами к Лильке. Пятерка нужна была позарез — в больницу к бате собралась: на билет да и купить кой-что из еды — кормят там не так, чтобы очень… У соседей хоть шаром покати, у постояльцев, которым в сезон сдавали вторую комнату, давно взяли вперед, а батю только через две недели выпишут: прободение язвы — это не шутка… Но Катран сказал мамке — нет! Хоть повесьте на первом кипарисе, а к Крабу он не пойдет, не пойдет — и точка. Времени, когда Лилька вышла замуж, Катран не помнил. Но помнил, что всегда стеснялся ходить к ним: уж слишком известным и важным человеком в их городе был Карпов. Уж слишком шикарно было в их большом доме. И сестра все реже и реже прибегала к ним — дела: сын, дом, хозяйство… Только по крайней необходимости заглядывал к ним Катран. Но когда он по-настоящему возненавидел Краба (тогда он еще не получил этой клички), так это в прошлую зиму. Мамка послала его к Лильке за швейной машинкой: машинка нужна была, чтобы сшить ему, Катрану, костюм из грубого сукна. Он явился к ним слякотным вечером — шел снег пополам с дождем. У входа в дом Катран стряхнул с коротенького бобрикового пальтеца, скорее похожего на длинный пиджак, мокрые хлопья, счистил о вделанный в деревяшку металлический скребок грязь с ботинок и вошел. Время было несезонное, и дом был непривычно тих, почти мертв. «Ну, иди, иди, чего ты», — заставил он себя открыть наружную дверь и войти в коридор. Стукнул в дверь гостиной. «Прошу!» — крикнул изнутри Карпов, и Катран вошел. Карпов, видно, давно пришел с работы, потому что был одет по-домашнему: в ярко-красной байковой ковбойке с закатанными рукавами и в мягких ковровых туфлях. Плотный, покрытый добротным кофейным загаром. Сидя у низкого столика с радиоприемником, он досадливо — оторвали от дела! — полуобернулся к нему. А пальцы его оставались на белых, как у пианино, клавишах переключателей. Видно, что-то ловил в эфире.
«Лиля дома?» — спросил Катран, поздоровавшись.
«Дома. — Карпов отвернулся от него. — Наверху… А тебе зачем она?»
«Мама просила швейную машинку».
Карпов долго не отвечал ему на это и не звал Лильку, и Катран добавил:
«Нам дня на два, не больше».
«Подожди. — Карпов выключил приемник и, во весь голос крикнув: — Виталий, позанимай гостя!» — вышел из гостиной, и его четкие шаги удалились по узкой лестнице вверх.
Катран стоял на самом пороге гостиной, и ему веяло в лицо теплом и уютом этой комнаты, с ее огромным мягким ковром, удобными креслами, красивой люстрой и пестрыми корешками книг на полках. И оттого, что все это было так непохоже на то, что окружало его дома, он чувствовал себя случайным и чуждым здесь, и что-то тихонько поползло к горлу, и начали ныть зубы, хотя все до единого были здоровы.
В коридоре бесшумно появился Виталик; Катран заслонял вход, и тот протиснулся мимо него в гостиную. И, протиснувшись, сказал:
«Здравствуй, Жора».
«Здорово», — произнес Катран и как-то глупо и не очень культурно хихикнул, потому что уж очень не был Виталик похож на его родню.
«Ты чего это?» — с грустным осуждением посмотрел на него Виталик, с ногами забрался в кресло, натянул зачем-то на кисти рук, точно ему было холодно, рукава пестрого свитерка и недовольно повел плечами.