Трем девушкам кануть
Шрифт:
«Я, как Баба-Яга, чую человеческий дух, – думал Юрай, оглаживая звонок, но звонить не решаясь: – Ну что я скажу, спрошу, откройся мне дверь?»
Так он и не решился, а когда спустился вниз, у дверей столкнулся с Севой Румянцевым. Потому что Юрай думал о нем, он его узнал сразу. Нынешний Сева похож на того кладбищенского не был, а был аккуратен, подтянут, только в глазах его затаилось что-то от того воющего человека. Момент безумия, что ли? А может, так в максимальном приближении выглядит горе, желающее, чтоб его пережили?
– Привет! – сказал Юрай. – А я был у Нины Павловны.
– Она в соседнем подъезде, – ответил Сева.
– Ну
– Да, – ответил Сева, обходя Юрая. – Мелочи жизни именно таковы. – И он пошел наверх, спокойно так и достойно. И с Юраем говорить не хотел.
А чего Юрай ждал? Что будет зван в дом и ему покажут ботинки, и выяснится, что они куплены в местном магазине, и Юрай скажет – извини, а Сева скажет – ну и сволочь же ты, парень.
Но никто Юрая не позвал и никто не удивился, что он торчит в чужом подъезде.
– А что с этой, с Олей? – крикнул Юрай в уже закрывающуюся дверь.
– Ты извини, но мне как-то не до нее было, – ответил Сева.
«Ему настолько не до кого, – подумал Юрай, – что он даже не удивился, что я снова здесь. Мы же тогда попрощались надолго…»
А «мастер по очкам» как в воду канул. Впрочем, вещь эта в природе жизни не редкостная, поэтому Юрай что-то там ладил сам, а мама критически ходила вокруг, вслух размышляя о том, что в жизни бывает много чего, но, к примеру, провалиться в собственную уборную – дело последнее. Лучше уж в ней сгореть. И Юрай прыгал на досках, доказывая маме их крепость. Он, Юрай, парень хорошего веса, а ты, мама, вообще пушок.
Одним словом, строительство уборной проходило весело, и в Москву ушла телеграмма, что нужна еще неделя и что очерк о мастере-строителе обязательно будет. «Откуда, хотелось бы знать», – думал Юрай, оплачивая телеграмму.
В конце концов мама пошла домой к мастеру, а он, мастер, именно в этот момент сам пришел, пьяный и обросший. Принес доску с наполовину вырезанным «очком» и сказал:
– Парень! Не до тебя. Племянница пропала. Девка молодая, гулящая, могла, конечно, и завеяться, но четыре дня как нету. Сестра лежит в приступе, корова не доена. Муж у нее шофер дальних рейсов, не отловить. Приходится заниматься и коровой, и сестрой. А порося кричит? Кричит. А курам насыпь? Насыпь… Бери половинку очка, а другую выруби сам по моему шаблону. Это дело нехитрое, парень. А если б война! и ты один мужик на все про все? Деньги мне ваши не нужны, у меня рабочая гордость, но если ты мне нальешь стопарик, то я не обижусь, потому что без него такие неприятности не выдержать. А сучка-девка определенно где-то загуляла, у меня полная на это уверенность.
Юрай кинулся искать бутылку, но ее у мамы не было.
Мастер стоял стойко, он как бы врылся в землю, даже не дергался, почти не дышал и не моргал, и такое его существование странно подействовало на Юрая: он засуетился, потом взорлил и побежал к Алене, больше не к кому:
– Убей, но выручи!
Алена сказала, что она, конечно, человек, не тварь какая, и к Юраю всегда относилась хорошо, если бы он «не паскудничал», одним словом, налила, «только с отдачей», майонезную баночку водки.
Юрай осторожно и сосредоточенно нес по улице эту баночку, озабоченный проблемой не расплескать и размочить каменное изваяние мастера «по очкам», которое застыло у него во дворе. Другие мысли в голове Юрая просто не поместились.
Потом пришла расстроенная мама, нет, нет, совсем не фактом исчезновения племянницы-сучки, тут мама как раз была уверена – найдется! Просто девка загуляла. А вот найдется ли другой мастер, этот вопрос оставался открытым, и мама тайком от Юрая пила валокордин и тут же заедала его каменной карамелькой, чтоб Юрай не унюхал запах лекарств. Юрай унюхивал карамельку и понимал все про валокордин и мамины мысли.
На следующий день рано утром, когда Юрай еще спал, а мама только-только сбегала к соседке, сами знаете, зачем, в дом постучал бледный и осунувшийся Михайло.
– Мне твоя тетя сказала, что ты тут, – объяснил он Юраю свой приход.
Если Юраю было когда стыдно до самой, что называется, смерти, то именно сейчас.
– Извини, – сказал он Михайле. – Я тут зашился.
– Да я понимаю, – махнул рукой Михайло. – У каждого свое. Но дело такое… Хреновое… Девчонка эта, что мне подложили, рванула когти… Ее нет, документ, что я такой-сякой, остался. Юрай, она же набрехала! Ну и что мне теперь делать, если ее как следует и допросить нельзя. Пугнуть там сроком или…
– А куда ж она делась? – спросил Юрай.
– Ее вначале отправили куда-то в Лиман, к родичам. А потом она вернулась, ее хлопцы видели, веселая такая, ходит почти, можно сказать, без юбки… А четыре дня тому назад не пришла домой.
– Мама! – не своим голосом закричал Юрай. – Как имя племянницы нашего строителя?
– Оля, – сказала мама. – А что?
– Вот именно, – повторил Михайло. – Оля Кравцова.
– Так это та самая?! – теперь уже закричала мама.
«Я копейки не дам за ее жизнь», – говорил Леон.
И все равно и сейчас никто в городе ни в чем разбираться не хотел.
Сивый и сморщенный следователь Федор Николаевич даже обрадовался Юраю и руку ему потряс, но связь смертей Риты и Маши через Михайлу с исчезновением Оли Кравцовой не то что отрицал, а просто с порога смахнул и долго, долго смеялся.
– Это у вас в Москве такое может быть, потому что вы к капитализму ближе… У нас же все просто. Поумирали девушки. Жалко, конечно, но ведь изнутри хворые? Хворые, и очень. Вопрос был, так сказать, времени. Михайло же – сукин сын, тут вопроса нет. Мне же почему-то за всю жизнь никого не подкладывали? Не подкладывали. А я что? Не мужик? Мужик. С Кравцовой пока ничего не ясно. Будем ждать. Может, появится. Трупа же нет, а образ жизни есть. Девушка гулеватая. Это точно.
Убедить Федора Николаевича в том, что надо бы по горячим следам пойти за Олей, потому что мало ли что, ну хотя бы ради Михайлы, все-таки свой брат, милиционер, у него же совсем другие показания, как же так?!
– Надо подождать, – твердо сказал Федор Николаевич. – Может, явится, а мы тут волну подымем курам на смех… А у нас кража госимущества.
«Е-мое? – думал Юрай, выходя из милиции. – Ну куда податься, куда?»
Он шел к главному прокурору и думал, что заявление его должно быть четким, ясным и коротким, а с другой стороны – как же не рассказать о Майке и о некоем Лоде, о ботинках, которые были в чемодане, о том, что нужно выяснить, была ли Рита действительно у врача и кто ей там ляпнул, рак, мол, у тебя, девушка, травись, пока не поздно. Вот, вот отсюда и надо идти, от Ритиной болезни. Кто делал вскрытие, кто? «А твое какое дело, парень? – спросит его прокурор. – Ты какая организация?»