Трем девушкам кануть
Шрифт:
– Тем более, что мне надуло спину. – Нелка спрыгнула с подоконника.
– Я пока от тебя отклеюсь. Помни! Не прямо, не в лоб, а исключительно между делом. Если будут спрашивать про меня, я тебе – никто.
– А ты мне – кто? – спросила Нелка и посмотрела на Юрая прямо, как отличница с первого курса.
Юрай тихонечко сжал ее руку. Что ей объяснять тут, что ли? Даже если бы он в чем-то был до конца уверен, не в этом же месте, не в этом окружении говорить.
– Иди! – сказал он ей. – Иди!
Информации Нелка принесла полную торбу.
…У Севы скоропостижно скончалась жена.
…Тесть Севы пошел на дно. А был такой шишкой местного значения!
…У Севы нервный
…Кто-то под него копает. «Провинциальные интриги – это хуже дворцовых».
…Его видели в Москве с дамой хороших кровей и денег. «У Севы же торс, помнишь? И остальное в комплекте».
…Его машине помяли бок. Ругался нещадно. Какой-то психованный. Как будто ему первому?
…Кто-то с ним встречался в больнице. Какой? А черт его знает! Точно, не онкология. Точно!
Новостей много, а толку чуть.
– Спасибо, дорогая. – Это Нелке.
Когда уходили, некто в красном пиджаке остановил Нелку.
– Вы спрашивали про Румянцева? Кажется, он лежит в психиатрической. Кажется…
Глаз у пиджака был тускловатый, как бы не на полную мощность, смотрю, мол, смотрю, но так, чуть-чуть… Удивительно, но, обращаясь к Нелке, этот полуленивый глаз ощупывал Юрая.
– А вы не скажете точнее, в какой? – спросил Юрай: в конце концов, ты же на меня смотришь! Я тебе интересен.
Широко развел руки пиджак, даже увиделась смятая у подмышки рубаха.
– О, нет! Больше ничего, – засмеялся этот широкий, ленивый и осведомленный. – Больше ничего.
– А ты не допускал мысли, что Румянцев на самом деле больной?
Вопрос задала Нелка, когда они возвращались назад. Юрай даже вздрогнул: это была мысль, которая не давала ему покоя. Он вспомнил мгновенные переходы от смеха к рыданию, которые так поразили его в Лоде. А взгляд? Немигающий, замерший… Что-то постигший? Что-то увидевший? И… ослепший от увиденного.
Так кому он тогда хочет мстить? Больному человеку, которого надо лечить?
Лидию Алексеевну он отловил возле ее дома.
– Где Румянцев? – спросил он ее прямо и без подходов. – Мне он нужен.
Аккуратно переложила сумку из рук в руки. Взялась за круглую ручку двери. Повернула лицо к Юраю. Усталое. Злое.
– Я сейчас думаю, – тихо сказала она. – Почему я вас не посадила в тюрьму за клевету и оговор? И себе же ответила: если бы я отбивалась от таких, как вы, мне ни на что другое не хватило бы времени. Лодю Румянцева я провела по всем возможным врачам, хотела спасти. Он мне нравился. Это правда. Его положили в психиатрическую лечебницу. И я вот подумала – затею против вас процесс, затею! Чтоб от вас ничего не осталось!
– Затейте! – закричал Юрай. – Затейте! У вас получится. У меня – нет. Выводите меня на чистую воду, выводите! Нет же другого способа разобраться, как погибли три девушки, как убили Михайлу.
– Ну, ну, – сказала Лидия Алексеевна. – Пожалуй, я так и поступлю. Вы свое получите. – Она легко обошла Юрая, оставив его со сцепленными кулаками.
«Значит, он на самом деле болен, – подумал Юрай. – И меня действительно можно взять голыми руками. Но что-то тут не так. Что-то она сказала, а я упустил. Я не профессионал. Не умею сразу вычленить главное. А она сказала что-то важное… Что?!»
Он сел на лавочку в чужом дворе. От попытки размотать весь разговор до буквы закружилась голова. Но мысль ускользала, ускользала. «В конце концов, мне все равно надо его увидеть больного, – думал Юрай. – Это в любом случае важнее выскочивших из головы слов».
И Юрай отыскал больницу, где находился на излечении больной Румянцев.
Больница была простонародно районной. А кто такой, собственно, Лодя? Чтоб ему другое? Да никто.
Это «никто» прозвучало несколько раз, даже назойливо. Лечащий врач была раздражена неправильностью оформления больного. Почему именно они должны его лечить? Почему он не лечится по месту жительства? Ведь он не москвич, а они маленькие и бедные. Кто-нибудь у него есть? У больного? Вот вы ему кто? Юрай назвался знакомым, который случайно узнал и вот шел мимо. Врач сказала, что теперь «все идут мимо». Больных все больше, родных все меньше. Какое-то массовое эпидемиологическое сиротство детей, стариков и психов. Все у себя одни. Все без роду и племени. Она заводилась, врач.
Юрай еле-еле сумел вставить-спросить, что же все-таки у его знакомого:
– Как называется по-русски?
Врач почему-то совсем рассердилась и ответила, что не понимает, что он имеет в виду, какой-такой еще русский, они, что, с ним по-турецки разговаривают? Юрай подумал, что у врача тоже не все дома, что, наверное, это естественно, с кем поведешься, хотя, конечно, жалко… Ей еще жить и жить… Молодая.
– А жизни нету, – впопад ответила она ему. – Жизни нету как таковой.
Она замолчала и стала смотреть сквозь Юрая в пространство, которое как таковое пространством не было: за Юраем – коричневый шкаф, за шкафом была стена, за стеной – решетка, за решеткой – стена, далее решетка и др. и пр. Одним словом, психушка, и все дела. Какая же жизнь… Какое пространство…
«Почему я все время сбиваюсь с толку? – думал Юрай. – У врача пьющий муж. Или нездоровый ребенок. Каково ей с этим своим больным личным миром обретаться в еще более больном общем мире. А если учесть, что психушка (как таковая – за-за!) находится не в эдеме, а тоже в больном мире, то ведь сказиться дело наипростейшее».
Самым своим вежливым голосом Юрай попросил доктора разрешения поговорить с больным приятелем.
– Поговорить! – засмеялась врач. – Вы сказанули!
Лодя тупо сидел на кровати, свесив длинные ухватистые руки между колен. У него была бородка – козлятистая такая, а волос на голове стало как раз меньше, чем тогда, летом. Но это объяснялось простейшим образом: всю палату стриг один парикмахер, безусловно, творец парикмахерского дела. Чубчики у всех были ровные, а уши росли в высоко обстриженных лунках. Лодя тускло смотрел на Юрая. Взгляд его был странен. Не со стороны, не из другого мира, не из глубин больной души, а как бы из ничего, из бесконечности: он не поглощал, не отражал, не был темным, светлым, он был… то есть его как бы не было вообще. И он в то же время был. Взгляд… «Таблетки, – подумал Юрай. – Мужика задавили таблетками!»
– Ты меня помнишь? – спросил он Лодю. – Знаешь, кто я?
Ни один волосок козлятистой бороденки не дрогнул. Ни один. Юрай взял безжизненную ладонь, висевшую как плеть. Рука себя не держала, потому и была тяжелой. «Когда человек умирает… – подумал Юрай, – он весит больше себя самого. У него одно притяжение – земное. Сумасшедшие – это потерявшие небесное притяжение люди. И еще есть блаженные… Эти потеряли земное…»
Юрай не то думал, не то бормотал, держа в руках чужую руку. А человек продолжал сидеть неподвижно, оберегая свой безумный покой и боясь вмешательства разумной, но очень уж активной силы. Лодя напрягся и тихо застонал. Чего этот разумник лезет к душевнобольному и развязывает ему тесемки на рубахе? Что это он ищет на его груди? Какие следы? Волосики на груди Лоди совсем обвисли и обседели. А ведь было время. Было… Ишь как выбито у ныне увялых корней. Игорь + Лена. От сосочка до сосочка. Коромыслищем.