Трени-ян (с иллюстрациями)

Кощиенко Андрей Геннадьевич

— Зачем отдельно готовить? — не понимает ачжумони, — Корейская кухня — это лучшая кухня в мире. Разве ты этого не знаешь? Откуда ты приехала, девочка, что требуешь европейскую еду? Из Европы?

Я вздыхаю, вспомнив про корейский местечковый патриотизм. Что-то я расслабился. Можно было даже не спрашивать.

— Так откуда ты приехала? — не отстаёт от меня тётушка.

— Кореянка я, — ещё раз вздохнув, сознаюсь я, — ниоткуда я не приехала…

— А что ты тогда тут привередничаешь? Смотри сколько тут настоящей

корейской еды!

Слышу за спиною смех. Оборачиваюсь.

А-а, знакомые всё лица! Недалеко от меня, тоже стоя с подносами у раздачи, ЁСыль и две её подруги смеются явно по поводу моего общения с аджумой. Лица её подружек помню, видел, но, как звать — до сих пор не знаю. Да оно мне надо, это знать? Отворачиваюсь. Тётушка! С той стороны — ЁСыль, с этой — тётушка! Ну и обед у меня сегодня… Ещё к еде не притронулся, а уже — изжога…

— Возьми кимбап, — продолжая со мной общаться, предлагает мне ачджума, видимо не заметив, как я оборачивался, — пибимпаб, чо-коги погым, чемпени, камди-ча…

Тётушка, энергично тыкая издали рукой в называемое, перечисляет названия представленных на раздаче блюд.

Камди-ча? Салат из полусырой картошки? Знаем, жовывали…

— Твенжан, — щедро предлагает аджума…

^{Твенжан}

Без всякого энтузиазма смотрю на предлагаемое к поеданию. Твенжан — тёмно-коричневая, густо сделанная паста из сои. Вид у неё — ну совершенно не к столу! Да и на мой вкус, тоже… Не к столу.

— Ачжумони, — обращаюсь я к женщине, — а у вас есть — рамён? Просто рамён? Без всяких соусов и приправ. Просто рамён. Можно немного добавить сливочного масла.

— Да что же это такое?! — всплёскивает руками тётушка, — Ничем тебе не угодишь! Посмотри, сколько вкусной еды, а ты просишь голый рамён! Без всего! Что с тобой такое?

— Диета у меня такая, тётушка, — в третий раз печально вздохнув, отвечаю я, — для очистки кожи. Нельзя ничего острого и пряного. А европейская пища вся такая… пресная… Поэтому, я её и спрашивала…

— Вон оно, в чём дело! — поняв, кивает тётушка, — Так бы сразу и сказала! Погоди, я сейчас схожу, возьму на кухне рамён…

Сердечно поблагодарив женщину, принёсшую мне с кухни тарелку макарон «без всего» я двигаю свой поднос дальше, подхватывая по дороге известные и «безопасные» для моего вкуса блюда. Беру компот, кусок курицы, ляпаю кусочек масла в макароны, беру булку с изюмом и иду со всем этим своим «бохатством» от раздаточной в зал, ища, куда сесть. Замечаю посреди зала свободный стол, рулю к нему, сажусь, занимаю. Начинаю размешивать в макаронах тающий кусочек жёлтого масла.

— Это наш стол! — недовольно сообщают мне справа.

Поднимаю голову — рядом, с подносами в руках, всё те же — ЁСыль с подругами.

— На нём это где-то написано, сонбе? — вежливо интересуюсь я.

ЁСыль нахмуривает брови.

— Мы всегда тут сидим! — возражает в ответ она, как будто этот факт является неоспоримым основанием для сваливания меня в туман.

— Стол общий, сонбе, — пожав плечами, отвечаю на это я, — я пришла первая, значит, теперь он мой.

— Мы старше! — секунду подумав и не придумав ничего умнее, достаёт свой последний козырь ЁСыль.

— Я уважаю старость, — киваю я и предлагаю, — пожалуйста, сонбе, присаживайтесь. Столик рассчитан на четверых, я одна, вас — трое. Всем места хватит!

— Как ты сказала? — не веря своим ушам, переспрашивает одна из подружек ЁСыль, — Старость?

— Не кажется ли тебе, что ты слишком наглая? — спрашивает у меня ЁСыль и решительно требует, качнув подносом, — А ну-ка, живо уступила нам место!

— Ачджума будет сидеть на двух стульях? — вскинув брови, делано удивляюсь я, и уточняю, — У старушки такая большая задница?

— Ах, ты… мелкая! — двигается в мою сторону ЁСыль, держа поднос в руках.

— Понятие старший предполагает наличие у него большего ума, чем у младшего, — громко говорю я, чтобы соседям за столиками не приходилось прислушиваться, — сонбе, драться, держа поднос в руках — очень глупо, потому, что неудобно. Драться без подноса — просто глупо, поскольку за драки из школы Кирин отчисляют. А драться со мною — совсем глупо. ЁСыл, неужели ты и правда думаешь, что школа, которую я бросила, мечтала о том, чтобы я в ней осталась?

Пауза. Народ переваривает информацию и осмысляет завуалированный намёк.

Оппонентка таращится на меня из-за подноса, как онемевший фашист из амбразуры дота. Я внимательно смотрю в ответ, словно диверсант, примеряющийся кинуть ему подарок в виде гранаты. Секунды три смотрим друг на друга.

— Присаживайтесь, сонбе! — улыбаясь, громко приглашаю я и, откидываясь назад, на спинку стула, делаю приглашающий жест правой рукою, — Всем места хватит!

— Пф! — презрительно фыркает ЁСыль, вернув контроль над языком.

— Вот ещё! — говорит она, — Очень нужны приглашения от неудачницы! Следующая неделя будет неделей твоего позора. После батла, над тобою, будут смеяться все! А я — громче всех!

— Смех продлевает жизнь, — философски пожимаю я на это плечами.

— Ты станешь рабыней!

— «Am-kiss» месяц будут делать мне массаж пяток два раза в день! — обещаю я.

— Тссс, ты пожалеешь, — зашипев змеей, обещает мне в ответ ЁСыль и, развернувшись, гордо уходит, держа перед собой поднос с едой. Подружки её, кинув на меня многообещающие взгляды, тянутся за ней.