Трепет крыльев
Шрифт:
Ты сказал:
— Убил бы сукина сына. — И это был первый и последний раз, когда я услышала из твоих уст бранное слово.
Наверное, ты все-таки не в силах предвидеть всё, потому что тогда я не хотела, чтобы ты кого-то убивал.
А может быть, если бы я помнила, что ты сказал тогда, то рассказала бы тебе обо всем.
Но я никому не могла об этом сказать.
Потому что получилось бы, как всегда — раз он тебя ударил, значит, у него был повод.
Ведь без повода никто
Внезапно.
Стулом.
Кулаком.
Наотмашь.
Ночью.
Утром.
До обеда.
В ванной.
Нет, такое невозможно.
Сама напросилась.
Может, ей это нравится.
Если бы не нравилось, что бьют, ушла бы, правда?
Неправда.
Когда тебя кто-то унижает, света Божьего не видишь. Внешний мир перестает существовать. Нет родителей, нет юристов, нет психотерапевтов, нет друзей. Есть только ты и он. Мучитель. От него зависит, выспишься ты или нет. Остановит ли он машину на автозаправке, если тебе хочется писать, или тебе придется терпеть до самого дома. Будет день удачным, и переживешь ли ты его.
Обо всем этом узнаёшь, только когда поживешь с ним. Не раньше. Это как со смертью: какова она, знает только тот, кто уже умер.
И снова вокруг — четыре стены и никакой возможности вернуть к жизни доктора Джекила. Он, правда, порой появляется, но лишь на миг. Зато со мной уже свершилось чудо. Или проклятие. Как мне смириться с тем, что ребенок уже обосновался в моей матке? Уже связан со мной зачатками плаценты и пуповины. Уже развиваются его крохотные клетки, формируются органы. Вероятно, у него уже есть голова, она вначале такая большая…
И мой ребенок с каждым днем растет.
А муж на вопрос: «Который час?» отвечает:
— А что? Я уже тебе мешаю? Недостаточно много работаю? Тебе мало всего этого? Что еще для тебя сделать? Ну!!!
Поэтому я не говорю ему о ребенке. Пока. Не хочу, чтобы он меня дергал, берегу себя, стараюсь не переутомляться, поливаю цветы и чищу столовые приборы. Возвращаюсь с работы усталая и хлопочу по хозяйству. И снова все делаю не так.
— Что ты хочешь мне доказать?! К черту! Я сыт всем этим по горло! Ты еще пожалеешь!
Так шли неделя за неделей.
— Купи продукты, — говорил он и оставлял двести злотых на черной столешнице в красной кухне, которую я ненавидела.
Я шла в магазин.
— Ты не отчиталась, сколько потратила, — говорил он.
Я мысленно, по памяти, складывала в столбик: крупа, говядина, помидоры…
— Я хочу знать, к примеру, сколько стоили помидоры, — заметил он. — Неужели так трудно все записывать?
Помидоры я покупала вместе с зеленью, солеными огурцами для рассольника и яблоками. Всего заплатила около ста злотых.
— Ты не понимаешь, что я спрашиваю? Сколько стоили помидоры?
— За помидоры, яблоки и огурцы я заплатила около ста злотых.
— Вот сучка! Притворяешься, опять притворяешься!
Я вся сжималась от ужаса. Мой муж — образованный, владеющий двумя языками, воспитанный человек, который обращается к своей матери на «вы», а ведь такое редко нынче встречается: (Мама, позвольте…, Вы не хотели бы?..), — уважителен с другими. Но я для него — сучка.
Кухня была вся такая глянцевая, чужая, в ней негде спрятаться. Я готова была врасти в стену и стать невидимой.
Я смотрела на него и переставала что-либо слышать.
Я понимала, что злотые, выброшенные на ветер, с каждым метром теряют право на существование. Метры, поделенные на сантиметры, разбухают. Сантиметры делятся в воздухе на миллиметры и опадают в виде мелких кристалликов. Ускорение «g», равное «mc квадрат», деленное на два, перестает действовать в секунде до квадрата, квадраты размягчаются, прямые углы округляются, парят, как небольшие шарики мыльных пузырей…
— Теперь ты понимаешь, что я имею в виду?
Я киваю, что, да, понимаю. Понимаю, а как же. Кое-какие из квадратов не успели округлиться и превратились в трапеции. Не ощущая времени, несутся они световыми годами в пространство. Рядом шагают беспомощные килограммы, они разливаются широким потоком и начинают просачиваться и капать. Напряжение и сопротивление падает. Свободе атомов, хаотически перемещающихся во времени, можно лишь позавидовать. Бац, бац, отскакивают они от дна, как пустотелые шарики, и устремляются вверх… Пространство кренится то в одну, то в другую сторону…
— Зачем ты вынуждаешь меня на это?!
Я знаю все это наизусть.
Это ничего.
Это пройдет.
Еще немного.
Не поднимать головы: из носа капает кровь.
Это ничего.
Мне больно, но я выдержу. Это не такая страшная боль.
Бесконечность извивается, как змея.
Прирученные восьмерки отползают…
Я лежу в кровати и жду. Что он сделает, когда войдет в спальню? Может, ничего? У меня закрыты глаза, я — сама настроженность.
Он забирается в кровать, гасит свет.
Поворачивается ко мне, притягивает меня к себе. Я лежу, как бревно, он ведь должен это чувствовать, нельзя же получать удовольствие от секса с деревянной колодой.
— Что ты опять задумала? Обиделась? Злишься на меня?
— Нет, нет, я просто устала.
— Ну-ну, мы сейчас, быстренько, ну…
И он скатывается с меня, отворачивается, а я боюсь пойти в ванную и смыть с себя отвращение, которое заполнило меня до краев, потому что он, может быть, еще не спит, может, набросится на меня, может, сожмет изо всех сил.